Наваждение

- Да…

А ему понравилось. То, что она погрузилась в процесс полностью. И, похоже, не только у него в последние годы не было нормального секса. Дмитрий провел пальцем по ее все еще усмехающимся губам, продолжая двигаться внутри отзывчивого и упругого тела Лизы. Уже не так неистово, суматошно и бешено.

Это веселье помогло ему взять себя в руки настолько, насколько он был способен в этот момент. И погружаться чуть более плавно. Неожиданно, Лиза задышала часто-часто, оттолкнулась от дурацкой стены и прижалась к нему, обхватив руками, ногами, притиснулась. Всхлипнула и задрожала всем телом. Реально всем. Каждой мышцей.

Не то, чтобы Калиненко ставил это себе за цель с первого раза, но ощутил конкретное удовлетворение от мысли, что Лиза кончила. Да еще и так вовремя. Он сам держался на последней грани. И этой чертой оказался оргазм Лизы. Уткнувшись лицом в ее шею, Дима лихорадочно сжал ее бедра руками, вскидывая чуть выше. Толкнулся раз, второй. И сам хрипло застонал, ощущая, как его накрывает такое долгожданное удовольствие, принесшее телесное облегчение.

Воздух из легких так и вырывался с хрипом. Причем, у них обоих. Ему было лень что-то говорить. Да и смысла в привычной дребедени и одобряющем похлопывании по щеке или попке Калиненко не видел. Для себя он уже все решил. Потому как, если его жизнь чему-то и научила, макнув по макушку в дерьмо, так это тому: что и кого надо ценить и держать около себя, чтобы опять подняться и удержаться на своем месте. И человеку, который, несмотря на грязь, в которой Калиненко его вывалял, остался ему верен (морально, его не интересовало на самом деле, сколько и каких мужиков у Лизы было за это время. Теперь точно никого не будет); который готов выложиться для тебя по полной, не потому, что ты давишь, а потому, что сам человек хочет так сделать – такому человеку, определенно, стоило находиться рядом. Преданность Калиненко ценил. И умел этим дорожить. Тем более после срока на зоне.

Один раз его баба предала. Калиненко урок заучивал с первого раза. Ему сейчас был нужен надежный тыл. В любом смысле и сфере. И Лиза этому определению, похоже, соответствовала. Чего только стоит то, что при всем том, что случилось, при всем их прошлом, Лиза не сломалась и не превратилась в тряпку. Не пресмыкалась перед ним. Дерзила и посылала. И в то же время, помогала.

Сильная. То, что раньше он в ней не заметил. Проглядел, увлекшись ее свежестью и влюбленностью.

Плевать ему было на то, что она себе думала и какие планы строила на будущее. Теперь он это самое будущее решал и определял. Пусть Лиза еще об этом и не догадывалась.

Последний раз глубоко вдохнув, он оттолкнулся от стены, освобождая ее от веса своего тела.

Лиза смотрела на него. Спокойно. Не то, чтоб счастливо, но довольно.

Хорошо. Калиненко это устраивало.

Он открыл рот, но тут по квартире разнесся трезвон дверного звонка, обрывая все, что Дмитрий собирался сказать. Лиза насторожилась и, похоже, не заметив этого, крепче вцепилась в его руки.

- Это Казак, вещи привез, - Дмитрий полностью выпрямился, опустил ее с машинки. – Я ему открою. Мойся. – Он посторонился, освобождая ей дорогу к ванной.

Лиза, которая скривила ехидную гримасу, когда он упомянул Виталю, вдруг глянула на него едва не волком. И отступила, хоть в ее ванной не особо и разгуляешься, если честно.

- Не беспокойтесь, Дмитрий Владленович, залета не будет. У меня справка есть. О бесплодии, - почти выплюнула она.

И если бы взгляд убивал, Калиненко свалился бы на пушистый коврик дохлым.

Хорошо. Его прокол. Дима эту фразу вспомнил. И принял удар. Но ответить – не дал повторный звонок. Казак становился настойчивым. Того и гляди, с пушкой ввалится, выбив двери, проверять – все ли у него нормально.

Нахмурившись, Калиненко схватил первое попавшееся полотенце, обмотался. И сумрачно глянул на разозленную Лизку:

- Мойся, - повторил он, уже выходя из ванной.

А себе сделал мысленную зарубку все позже у нее выяснить. Потому как злость и гнев в голосе Лизы звучали явно глубоко лично и выстрадано. Да и беременность когда-то точно была. А вот по дому никакое дите не бегало, и с криком: «папка!» не кидалось ему на шею.

Не то, чтобы Калиненко вдруг возжелал отцом стать. Господи помилуй. Но что-то в ее поведении сейчас зацепило. И выводы сами собой сложились, ведь тогда он ее и отправил на аборт…

И таки да, надо было как-то серьезней о предохранении подумать до того, как на нее набросился. Правда, так как считал, что ее подсунули ему – левым делом решил, что Лиза сама о таком подумала. Очевидно, нет. И ложиться под него, ожидая Калиненко там, на дороге, она точно не планировала. Что ж, не одного его сегодня ждали сюрпризы.

Ладно, сейчас с Казаком все обсудит по делам, новости выслушает. А потом Лизу расколет. И все решит.

ГЛАВА 3

- Ну, здравствуй, батя, - Виталя со смехом в глазах осмотрел его с головы до ног и откровенно ухмыльнулся. – Ты, прости идиота. Я тебе шмотки притащил, а ты, судя по прикиду, баб ждал. Ну, протупил, признаю. Надо ж было сказать…

- Прекрати выделываться, - Дмитрий и сам ухмыльнулся, искренне радуясь другу, хоть и не так давно они виделись. – Батя знает, что говорит, нечего отсебятины додумывать. Заходи, чего в дверях застыл?

Ухватив Казака за плечо, он затащил его в небольшой коридорчик Лизкиной квартиры, искренне и с чувством хлопнув Виталю по спине. Коротко обнял за плечи одной рукой.

- Блин, - Виталя аж крякнул от этого «приветствия», - не, чувствую, надо было все же девок притащить. С ними бы и обжимался, - подмигнув, он растер плечо, но и сам в ответ обнял Диму не менее сильно и радушно.

Позади громко и зло хлопнула дверь ванной, и раздались шаги. Судя по звуку, Лиза пошла в кухню. Виталию она точно не обрадовалась. Раздражение просто-таки вибрировала в звуке этих шагов, которые Лизка «печатала» по паркету. Туфли она надела, что ли? Или голыми пятками так топает, чтоб до них дошло, какое именно у нее настроение?

Калиненко стало почему-то весело.

Услышал и просек реакцию хозяйки квартиры и Казак. Его ухмылка тоже стала шире:

- Хотя, вижу, ты и сам времени не терял и с бабами разобрался.

Насчет «разобрался», это друг явно поторопил события. Да и не с руки Дмитрию было сейчас обсуждать именно это, стоя посреди коридора в одном полотенце.

- Хватит языком ляпать, - еще раз хлопнув друга по плечу, завершил Калиненко тему. – Вещи?

Виталя молча протянул ему раздутый пакет, но понимающую ухмылку с лица не стер. Димка в шутку дал ему подзатыльник, чтоб не зарывался и знал свое место. И проигнорировав шутливо-обиженное:

- Батя, за что?! – протянутое басом Казака, забрал этот пакет и пошел в сторону гостиной, чувствуя себя здесь хозяином.

- Для профилактики. Расслабился тут, - бросил он через плечо, вывалив содержимое пакета на диван. – Совсем уважение и страх потерял.

- Б-а-тя, - уже явно издеваясь, заискивающе, протянул Виталя.

Так, что Калиненко не выдержал, усмехнулся искренне.

Сто лет не слышал, чтоб Казак говорил так. Собственно, кроме Витали его никто так и не называл. Не имел права. Хотя, ясное дело, и Витале он отцом не был, скорее старшим братом. Но как-то так уж повелось между ними, что чуть ли не с первого дня знакомства, когда Виталий был еще сопливым пятилетним пацаненком, он стал звать его «батей». Настоящего отца у Витали не было. Был, вероятно, какой-то мужик, который обрюхатил вечно пьяную и не благонадежную мать Казака, но кто он и откуда – так и осталось неведомой тайной прошлого этой самой матери. Позор и пятно на репутации всего дома, в котором жила семья Дмитрия.

Сам Калиненко был на пять лет старше Виталия. Их семья могла бы служить примером образцовой семьи страны советов. Отец – отставной военный, майор, переведенный в запас в связи с ранением, но преданно служащий Отечеству на ниве областного военкомата. Мать - учитель литературы в старших классах, образцовая хозяйка, у которой в квартире все всегда стояло на своем месте, а слава о кулинарных умениях разошлась далеко за круг непосредственных знакомых. И он – сын и гордость, отличник учебной и спортивной подготовки уже в свои десять. Все окружающие восхищались и тайно завидовали семье Калиненко, навряд ли имея представление о том, почему именно жена и сын так стараются не разочаровать главу семьи. У Дмитрия до сих пор остался один небольшой белесоватый рубец на лопатке, и еще один шрам в области поясницы, больше напоминающий ямку после стольких лет. Отец любил «воспитывать» сына, используя при этом широкий кожаный ремень, с тяжелой металлической бляхой. Бил, проверяя, достаточно ли мальчишка сильный для того, чтобы носить его фамилию. А если Дмитрий не сдерживался и тихо стонал или начинал плакать, приходил в бешенство. В таком случае он мог бить его несколько часов: рукой, наотмашь, или все тем же ремнем. До потери сознания. Потом макал головой в ванну, полную холодной воды, и стоило сыну прийти в себя, принимался за «воспитание» по новой. Мать в этот процесс никогда не вмешивалась, она трепетала перед мужем, в принципе не смея перечить ему. Да и сама, порой, получала свою долю «воспитания» и обучения послушанию в браке.