Енот и Пума

Пума, фон Вюртемберг, Быстрый Олень, мул и черная арабская лошадь ушли в сторону дальней поляны, чтобы сделать небольшой крюк, перейти ручей у Брода Толстого Капитана и прихватить там Черного Дрозда.

Пума в очередной раз убедилась, что большой елки с дуплом больше не существует. «Значит, я никогда больше не увижу Сову Улафа», — ей стало совсем грустно.

«Сова дупло куда-то дел, приходится уезжать из дома, осень…»

— Что-то не слышно походных песен и звука боевых рогов, — Дрозд сидел на пне, опираясь на копье.

— Рога у Енота, все вопросы к нему, — сурово сказал рыцарь, — с песней сложнее…

Песнь арианских лонгобардов! — объявил он.

— Бароны славныя Вероны, — словно лев из пещеры, прорычал Вюртемберг.

— Мы развернем свои знамены, — отозвался Енот, задрав хвост, как хоругвь перед атакой.

— И макар-р-роны для вор-р-роны, — добавила Пума.

— Это ты на кого намекаешь? — поинтересовался Дрозд.

— Кар-р- кар-р! — сказала Пума.

— Мур-Мяу! — отозвался Дрозд.

— Вот и поговорили, — подытожил Енот, — содержательно, а главное, понятно.

Путешественники развернулись на запад и начали свой долгий поход в сторону гор.

Они шли и шли. Енот развлекал всех, гоняя соек по лесу, перекликаясь с настоящими оленями, он прыгал, как белка, съезжал с пригорков, заваленных осенними листьями, и просто кувыркался через голову.

Днем Енот варил похлебку на костре и жарил блинчики на раскаленных камнях, объясняя, что если сложить камни шалашиком, то внутри можно было бы сделать и пирожки. Но блинчики с кленовым сиропом тоже были неплохие.

Еще он указывал направление, но так как Буланже с придворными была еще очень далеко, маршрут определялся приблизительно.

Несмотря на старания Оленя все очень уставали от дороги. И Енот уставал. Идти было очень тяжело.

Первую свою ночевку они устроили в шалаше: воткнутые в землю колья переплели сучками и завалили сверху листьями и травой. Внутри шалаша было холодно и сыро, но лучше, чем снаружи. За ночь надо было высушить промокшую обувь, поесть и выспаться. Дежурили, охраняя друг друга по очереди, сменяясь несколько раз за ночь.

Если бы горячий и пушистый Енот не приваливался к Пуме, ей пришлось бы туго. Он действовал, как печка. Получалось, что даже спящий Енот был чрезвычайно полезен.

Следующий день они шли через лес. Когда Пум-Пум уставала очень сильно, Вюртемберг сажал ее на арабскую лошадь, которая на этот раз тоже везла множество всяких припасов. Пума устраивалась в седле, и Енот согревал ей спину. Он кормил ее еще остававшимися на ветвях орехами. Объяснял, чем лещина отличается от фундука. Слушая болтовню Быстрого Оленя могло показаться, что он проработал всю жизнь в бакалейной лавке. Если бы не было известно, что он на своем веку потопил три парусных корабля.

Вскоре Пума начала замечать, что происходит вокруг. Она не стала уставать меньше, чем раньше; но невероятной тяжести первых дней пути уже не чувствовала. Ей нравились красноголовые дятлы, лесные мыши с темной полосой на спине. Она видела множество грибов, росших повсюду: на земле, на пнях и на деревьях; самых разных форм и расцветок. Когда им встретился отъевшийся к зиме медведь, Пума так обрадовалась, что чуть не бросилась с ним обниматься, но медведь вовремя убежал.

Наконец деревья начали редеть, и вечером путешественники оказались на границе альпийских лугов. Опять заночевали в неудобном шалаше. Шалаши вообще удобными не бывают. Ночью землю придавило облаком. Дождя не было, но промокли все насквозь.

Весь следующий день был посвящен кормлению лошадей и сбору дров и хвороста.

Предстояло перейти луга, а потом горы. Фон Вюртемберг имел все основания опасаться, что, если им не удастся перейти через горы за три дня, им не удастся этого сделать уже никогда. На большой высоте было холодно, и замерзнуть на голых камнях не составило бы никакого труда.

На мула Трюфо и черную арабскую лошадь навьючили столько дров, что самих их почти не стало видно. Каждый еще прихватил с собой немного хвороста. Ценой невероятных усилий удалось засветло перейти луга и начать взбираться по каменной тропе. Тропу эту Вюртемберг, по счастью, знал. Она называлась Козья Ловушка.

Она называется так, потому что сама по себе тропа очень удобная и похожа на дорогу на перевал, через горы, на другую сторону. Кому придет в голову, что такой широкий проход заканчивается почти на самой вершине тупиком.

— Ага, сказал Енот, — на вершине мы превращаемся в горных орлов…

— Не совсем. Но вылезать, конечно, придется. Мы станем верхолазами. Здесь есть более проходимое место, но по нему очень долго идти. Мы не можем себе этого позволить.

За первую ночь в горах, поддерживая крошечный костер, путники сожгли столько топлива, что им стало не по себе.

— Зато идти легче, — сказал Дрозд.

Чем выше они поднимались, тем делалось холоднее. Усы и борода рыцаря покрылись инеем и сосульками. К вечеру они добрались до самой западни: тропинка заканчивалась круглой площадкой, окруженной со всех сторон отвесными скалами.

— Вот еще один грустный пример, — сказал сеньор Вюртемберг, указывая на человеческий череп, белевший на камнях.

Вероятно, бедняга погнался за горной козой. Коза, надо полагать, удрала. А возвращаться было далеко, — Вюртемберг отцепил от пояса Рептилию. Ящерица при такой погоде предпочитала быть просто кинжалом. Вюртемберг зажал ей пальцами нос.

Ящерица открыла один глаз, осмотрелась, закрыла глаз снова и стала дышать ртом.

— Я так не могу, — сказала ящерица через минуту, — у меня от мороза лапы застыли.

Надо чаю попить.

Развели костер, заварили чай и пообедали. Вюртемберг и Черный Дрозд засыпали кости несчастного охотника щебнем и камнями. Рептилия пришла в себя и спросила:

— Так, в чем дело?

— По скалам умеешь лазить только ты. Бери конец веревки в зубы и лезь наверх.

Если сумеешь добраться, обвяжешь ее вокруг чего-нибудь большого и прочного.

Ящерица закинула веревочную петлю себе на шею и побежала по вертикальной каменной стене, цепляясь когтями за маленькие трещинки и выступы. Прошло совсем немного времени, и конец веревки три раза дернулся, это был знак, что все готово. Тогда рыцарь взвалил себе на плечи еще несколько мотков и полез вверх. Он держался руками за шнур, ногами упирался в скалу и поднимался. Когда Вюртемберг выбрался на широкую вершину, он был весь мокрый от пота, пальцы на руках не гнулись, колени дрожали.

Потом он заставил Пуму обвязаться и вытащил ее наверх. Вдвоем они вытянули Дрозда. Тянуть втроем палевого мула Вюртембергу показалось еще сложнее, чем карабкаться самому. Енот увязал его как следует и обвязал ослиную голову мешком, чтобы тот не боялся и не расшибся об камни во время подъема. Пума, рыцарь и Дрозд тянули на счет «три», а Рептилия накидывала освободившуюся веревку кольцами на огромный камень для страховки. Потом мула запрягли, и он вытянул лошадь. Подняли багаж: одежду, еду, дрова. Последним был легкий Енот.

Путники оказались на голой вершине горы. Спустилась ночь, мигая светили звезды, стоял лютый мороз. На плоском камне негде было укрыться от ветра, а разводить костер невозможно. Приняли решение обвязаться страховочным шнуром и цепочкой двигаться вниз по склону несмотря на темноту и опасность провалиться в трещину. Пум-Пум шла впереди отряда, потому что была самой легкой, если не считать Быстрого Оленя.

Ее легче было вытаскивать из пропасти. Она три раза срывалась куда-то вниз и повисала на веревках. Всякий раз мучительно замерзая, болтаясь во мраке, дожидаясь, когда друзья вытащат ее. Боялась же Пума больше всего, что черная лошадь упадет, покатится и утащит за собой всех.

Остановились уже под утро, когда внизу лысого склона стали попадаться нагромождения скал, давным-давно обрушившихся с вершины. Взошла луна, осветила камни и клочья снега, которые ветер не смог выдуть из трещин и впадин. Пума оглядела своих товарищей: голова Вюртемберга заиндевела вся, он был страшен. Шкуры лошадей покрылись растрескавшейся коркой льда, на мордах у них висели сосульки. У Черного Дрозда оказалось разбитым лицо, вероятно, он тоже падал в пропасть. Один Енот радовал глаз и производил респектабельное впечатление благополучного баловня судьбы.