Енот и Пума

Пит Рушо

Енот и Пума

 Жук-олень вылез на самую высокую ветку пахучего смородинового куста, покачался над краем обрыва и взлетел. С огромной высоты ему были видны горы, сосновый лес, большая поляна с домом, скала, поросшая смородиной и ежевикой. Жук летал в темно-синем небе так же легко, как легко плавает водомерка по поверхности синей воды. Он смотрел на ручей, срывающийся с зеленой скалы, на искристо-белую мраморную чашу под водопадом, на раскидистые сосны далеко внизу, на землю, заваленную теплой от солнца сухой сосновой хвоей. Тут он заметил кого-то на берегу и решил спуститься пониже, чтобы лучше разглядеть…

 Пума только что искупалась после тяжелого жаркого дня и сушилась в лучах заходящего июньского солнца. Она грелась на теплом белом мраморе и полировала розовые ногти левой ноги большим агатом. При этом она следила за тремя форелями, державшимися у самого дна. Вода была такая чистая, что если бы не рябь, можно было бы пересчитать все крапинки на форельих спинах.

— Если бы не рябь, можно было бы пересчитать все крапинки на форельих спинах! — заорал Енот, падая с сосновой ветки к пуминым ногам.

— Напугал, напугал, — сказала Пума, спихивая Енота в воду хвостом.

— Пума, — крикнул Енот, появляясь на поверхности и отфыркиваясь, — я не какой-нибудь Бобр Зеленого Водопада, как некоторые. Я — енот. У меня водобоязнь!

— Не вр-р-ри, бешеный Енот. Не сочиняй. Покажи лучше кита, — попросила Пума.

Енот нырнул. Медленно всплывая кверху пузом, он расставил в стороны лапы и вытянул хвост. Потом надул щеки и струей воды сбил зазевавшегося жука-оленя, пролетавшего над ним. Сбитый жук был моментально съеден. Когда Енот выбрался на берег и отряхнулся, он вытащил изо рта оленьи рога и прилепил их себе на голову куском смолы.

— Теперь, Пума из племени Бобров Зеленого Водопада, ты будешь звать меня Быстрым Оленем! — сказал Енот, пытаясь забодать Пумину ногу.

— Вытр-ри лапу, Быстрый Олень, — Пума никак не могла попасть в дырку для хвоста на своих штанах.

— Да… Непросто быть хвостатым. Кстати, говорят, бледнолицые купируют хвосты у своих гончих собак. Почему бы и тебе… э-э-э…

— Ты на себя посмотр-р-ри, — сказала Пума.

— Ну, я-то енот, — сказал Енот, — а ты — девочка.

— Ты теперь не енот, а Быстр-рый Олень! А, у оленей, даже у оч-чень быстр-р-рых… — сказала Пума с угрозой и вытащила нож.

— Ну-ну, это я так. Все-все-все, — Енот поднял передние лапы и замахал ими над рогатой головой.

— Все, — мы братья по хвосту!

— И даже сестр-р-р-ы, — опасный ножик вернулся на место.

— Ладно, не рычи, — они пожали друг другу руки.

— Целоваться не будем? — спросил Олень, — Ты сделала стрелу? — он вопросительно уставился в желтые девчачьи глаза.

— Нет, не будем. Да, сделала. И не смотр-ри на меня.

— Это почемуй-то?

— Я одеваюсь.

— А-а-а-а! — Енот ничего не понял, добросовестно зажмурился и на всякий случай заткнул уши лапами.

Пума натянула кожаную рубашку, взяла длинный лук, единственную стрелу, и они быстро пошли вниз по течению ручья.

— Солнце уже скор-р-ро сядет.

— Успеем, ты, главное, дыши ровнее, а то стрелять не сможешь.

По большим плоским камням Енот прыгал, а по сосновым иголкам на земле осторожно ступал, боясь хрустнуть веткой или поранить лапу. Пума шла легко и очень тихо. На ходу Енот непрерывно громко шептал.

— Ты знаешь, был у меня когда-то белый пойнтер, совсем еще щенок.

— Купир-рованный? — беззвучно поинтересовалась Пума, но ответа не получила.

— Так вот, собака эта была храбрая, как енот, и ничего не боялась, кроме крика филина. Пойдешь, бывало, с ним прогуляться, а он услышит хохот филина, встанет как вкопанный и дрожит. Уж очень страшно ему становилось. Тогда моя бабка, — Енот споткнулся и упал, — бабка моя рассказала ему старую легенду, про каменную птицу Ичуктапама. Давным-давно, когда на земле еще жили только одни еноты, с севера прилетела огромная каменная птица Ичуктапама. Она была очень страшная, и когда появлялась вечером в небе, все дети-еноты плакали и не могли заснуть, — шептал Енот, задыхаясь от ходьбы.

— И тогда старая енотиха …

— Твоя бабушка.

— Сама бабушка. Так вот, старая енотиха пришла к каменной птице и принесла ей маленький цветок синей вероники. И птица сказала: «Ты принесла мне волшебный цветок вероники. Проси, чего хочешь. Могу сделать тебя большой, как гора. Могу даровать тебе бессмертие». «Нет — ответила старуха, — я хочу, чтобы ты улетела к себе на север и перестала пугать наших малышей». «Хорошо. Но сначала я снесу каменное яйцо и высижу его». Птица Ичуктапама снесла каменное яйцо и высидела его. И из него вылупились все птицы, которые сейчас есть на свете. Утки и синицы, цапли, дятлы, кулики и сороки. Словом, все. Улетая, птица Ичуктапама сказала старой енотихе: «Я больше не буду летать над вашей землей. Но теперь зд есь будут жить ночные филины. И их крики пронзят страхом всякого, кто ночью не спит. Так будет всегда». С тех пор пойнтер перестал трястись, ведь то, чего он боялся, была всего лишь бледная тень настоящего ужаса.

— Ты вр-решь, Енот! — неслышно сказала Пума, — Не было у тебя никакого пойнтер-ра. Это вр-ранье.

— Это не вранье, а старая енотская притча. В ней содержится тысячелетняя мудрость цивилизации американских енотов.

— Р-ррр! — зарычала Пума, — у енотов нет никакой цивилизации.

— Ты что, Пумочка? А я? — удивился Быстрый Олень.

Солнце ушло за верхушки сосен. Лесные тени становились все гуще и сменились ночным мраком. Только чистая полоска неба над ручьем давала еще свет.

Еноту и Пуме надо было добраться до трех больших камней на повороте реки.

Идти им оставалось совсем немного.

Вчера днем Енот притащил в зубах затертую песету. Он принес старую испанскую песету с невнятным профилем какого-то красавца и положил ее невдалеке от Пумы. Он положил монету на песок и стал выкусывать блох на спине. Пума на своей любимой песчаной горке пекла свои любимые змеиные яйца в золе костра между сосновых корней.

Енот убил последнюю блоху, довольный собой сел, прислонившись к стволу, закинул ногу на ногу и стал кидать шишки в большую черную бабочку, сидевшую на камне внизу под горой. Легкие шишки сносило теплым ветром, и они ложились далеко от цели.

— Это тебе не беззащитных блох обижать, — заметила Пума, — и не старайся, не тр-р-рать попусту шишки, ни за что не попадешь.

— Да ладно… Знаешь, Пум-Пум, старые еноты говорят, что ни одна девочка не может подстрелить из лука Большую Рыбу, играющую в сумерках у Трех Камней, если будет висеть на дереве вверх ногами, а стрела будет с серебряным наконечником, — сказал Енот и запустил в бабочку зеленой шишкой. Четыре крыла, отбитые от туловища, закружились в воздухе.

Желтые медовые глаза Пум-Пум приобрели на минуту оттенок майской сурепки.

— Конечно, кто же будет висеть ночью на дер-р-реве вверх тормашками!

— Разумеется, это глупо, — примирительно сказал Енот.

— Ты что, не вер-р-ришь, что я умею стр-р-релять?

— Что ты, что ты!!! Просто старики вчера ловили раков и говорили, что ловить раков и стрелять вверх ногами — не одно и то же, что, мол, много индейских девочек они перевидали на своем веку… А ни одна так и не смогла… ну, как обычно. Девчонки стрелять не умеют… то, се. Даже обидно.

— А ты и р-рад повтор-рять болтовню своих стариков, — Пума вытащила из золы змеиное яйцо и быстро съела. Это ее явно успокоило. Она положила руку на голову енота.

— Почему нельзя стрелять обычной стр-р-релой? Рассказывай.

— Видишь ли, серебро в сумерках сливается с блеском воды, и тогда невозможно нормально прицелиться. И вообще, зачем тебе это? Уж не собираешься ли ты устроить весь этот балаган? И где ты возьмешь серебряную стрелу, хотел бы я знать?