Титан

— О, хорошо! Значит, мы с тобой во многом расходимся. О Ник, я знала, что все этим кончится! Я знала, что, если только заикнусь об этом, ты так или иначе, но обязательно вывернешься. Ты апеллируешь к национальной обороноспособности? Что ж, оригинально, по крайней мере.

Она отвернулась от него и стала смотреть в окно.

— Ну? — спросил он после паузы. — Что ты собираешься делать?

— Там видно будет.

— Эдвина, я люблю тебя. До сих пор мы так хорошо жили. Ну давай же не будем все это разрушать во имя какого-то там твоего сиюминутного и бредового плана!

— Это не бред. И, как я уже сказала тебе, это не имеет никакого отношения к нашему семейному счастью.

— Ничего себе, не имеет!

Последние слова он произнес негромко. Она знала, что, когда он говорит тихо, это хуже всего. Она вновь повернулась к нему. В глазах у нее блестели слезы.

— Эх ты, Ник, — сказала она. — Меня больше всего раздражает то, что ты отказываешься понять, насколько это все для меня важно!

— Настолько важно, что ты спокойно рискуешь ради этого моей к тебе любовью?

Она молча посмотрела на него, потом вновь отвернулась к окну.

Она не знала ответа на этот вопрос. Не знала и того, насколько далеко ей самой хочется зайти.

За четыре тысячи миль от Коннектикута, в два часа утра канцлер германского рейха Адольф Гитлер, кутаясь в кожаный плащ, поднялся по трапу в трехмоторный «Юнкерс-52», пилотируемый его любимым летчиком Гансом Бауром.

Самолет взлетел с аэродрома в Бад-Годесберге, взял курс на Мюнхен и приземлился в условиях дождя на военном аэродроме в Обервизенфельде. У трапа фюрера встречали несколько нацистов и армейских офицеров. Гитлер находился в сквернейшем расположении духа, он оглядел встречавших и зло бросил:

— Это самый черный день в моей жизни. Но я поеду в Бад-Висзее и свершу правосудие.

Бад-Висзее был курортом, расположенным на берегах красивейшего Тегернзее, озера у подножия Альп в сорока километрах к югу от Мюнхена. Именно в этом уютном местечке в данное время и находился Эрнст Рем, один из старейших и ближайших сподвижников Гитлера, шеф штурмабтайлунга, то есть службы СА, коричневорубашечников. Вместе с некоторыми высшими офицерами СА он находился в Бад-Висзее на отдыхе и профилактическом лечении.

В течение последних недель по Германии упорно циркулировали слухи о том, что готовятся столкновения между головорезами из СА и солдатами германской армии или даже путч Рема против Гитлера. Изначально коричневорубашечники появились как «персональная армия» Гитлера. Своими изуверскими акциями они вызвали ненависть к себе не только у немецких евреев, но и просто у многих немцев. Бандиты из СА называли себя элитой, движущей силой чистого национал-социализма. Они считали, что Гитлер решил предать их, чтобы добиться поддержки вермахта. Несмотря на смутные угрозы со стороны Гитлера, Гесса, Геринга и Геббельса, Рем безмятежно отдыхал на курорте. Накануне вечером он играл в тарок[14], затем принял кое-какие врачебные процедуры и отправился спать. И хотя он слыл известным гомосексуалистом, на этот раз он спал один.

В шесть утра у берега озера появились две черные машины. Они въехали на территорию Бад-Висзее и остановились перед входом в пансион «Хансельбауэр». В первой машине, которую вел личный шофер Гитлера Эрик Кемпке, находился сам фюрер. Говорили, что его сопровождало меньше десятка человек.

Над озером поднимался утренний туман. Начинался восход солнца.

Гитлер прошел во главе своей команды в пансион. На первом этаже никого, кроме хозяйки, не было. Она была до крайности изумлена тем, что ее почтил своим посещением сам фюрер.

— Где сейчас рейхсляйтер Рем? — рявкнул Гитлер.

— Наверху, — пролепетала хозяйка пансиона. — Комната номер 3…

Вся компания отправилась на второй этаж. Лестница содрогалась под зловещим стуком кованых сапог. Гитлер стал стучать в дверь указанной комнаты. В руке у него был пистолет. Когда зевающий Рем появился перед ним, фюрер сказал:

— Эрнст, ты арестован. Ты предал меня и изменил рейху. Одевайся.

— Но…

— Одевайся!!! — заорал Гитлер. — Или я пристрелю тебя на месте, как бешеную собаку.

— А затем все сотрудники СА, находившиеся в то время в пансионе, были окружены и взяты на мушку, — рассказывал граф Алекс фон Винтерфельдт, спустя четыре дня после описываемых событий.

Они с Ником сидели перед бассейном его гринвичского дома за столиком под тентом вдали от всех: беседа была приватная. В это время дети Флеминга и три десятка приглашенных на пикник плескались в бассейне под знойным июльским солнцем или гуляли среди деревьев парка и на лужайках этого красивого поместья.

— Многих офицеров СА застали в постелях с их же шоферами, — продолжал граф, понизив голос. — Что за гнилая компания! Вся Германия знала, чем они занимались! Всех под конвоем и в наручниках отвезли в Мюнхен, где быстро приговорили к смерти и казнили. Что касается Рема, то, я думаю, Гитлер оставил ему возможность покончить жизнь самоубийством. Во всяком случае, он тоже мертв. Мои друзья звонили мне из Мюнхена и Берлина, и если верить их сообщениям, то, по меньшей мере, двести человек были умерщвлены без суда. Все, герр Флеминг, это была последняя репетиция. Гитлер развязал себе руки для массовых убийств. Герр Флеминг, Германией правят уголовники.

Ник посасывал через соломинку кубинское вино.

— Но это открытие не удивило вас, ведь так? — спросил он.

Граф покачал головой:

— Да, вы правы. Я уверен, что именно Гитлер убил моего сына семь лет назад, хотя правду об этом я так никогда, наверно, и не узнаю. Для меня удивительно вовсе не то, что Гитлер — аморальное чудовище, а то, что он совершенно законно был избран канцлером Германии и что теперь он будет убивать, не стесняясь всего мира. Вот и скажите, станет ли теперь хоть одно государство сотрудничать с нашей бедной Германией?

— Германия сотрудничает с Россией. Что же касается Сталина, то, судя по всему, он угробил гораздо больше душ, чем Гитлер. Муссолини тоже не брезгует убийствами. Простите, но ваше отношение к этому выдает в вас удивительно наивного человека.

Граф вздохнул:

— Может быть, но не вы являетесь немцем, а я. У меня вызывает отвращение мысль о том, что наше правительство, в которое я, между прочим, вхожу, может управлять такими методами. Вот поэтому я и захотел встретиться с вами.

Ник увидел, как к ним через лужайку направляется Эдвина, выглядевшая очаровательно в своем зеленом купальнике, и остановил графа:

— Поговорим позже.

— Милый, стол уже накрыт, — сказала она. — Ты сможешь вытащить детей из бассейна?

* * *

Честер Хилл был четвертым сыном известного, но бедного епископального священника. Хиллы жили в очаровательном городке Сэйлсбери на северо-западе Коннектикута, начиная с сороковых годов XVIII века. Честер вырос на полуразвалившейся ферме, которая была построена его отдаленными предками и вплоть до 1921 года не имела ни электрического освещения, ни водопровода, ни центрального отопления. Воспоминания о том, как он ребенком частенько мерз в туалете на дворе, все еще были живы в памяти Честера. Своими успехами в учебе он добился того, что ему платили стипендию сначала в общеобразовательной школе, затем в Йельском университете, где вешалки с енотовыми шубами в вестибюле и огромные и бесцельные денежные траты его богатых однокашников угнетали Честера и создали в нем комплекс нищеты, с одной стороны, и безумную жажду денег и обогащения — с другой. Он был воспитан в доме, где перед обедом всегда воздавали хвалу Богу, а отец каждый вечер в течение получаса читал детям Библию. Будучи второкурсником Йельского университета, Честер стал атеистом. Он решил, что кратчайшим путем достичь материального благополучия можно, используя свою привлекательность, и стал активно ухаживать за сестрами своих богатых однокашников. К несчастью, донжуанство зашло слишком далеко и Честер случайно оплодотворил дочь своего преподавателя по физике. Честеру предложили решить самому, что лучше: как порядочному человеку жениться на ней или вылететь из Йеля без стипендии. Ему пришлось жениться и мучиться сознанием того, что жена почти так же бедна, как и он сам. Пять лет семейной жизни запомнились рождением двух детей, бесконечными скандалами и под конец разводом, который влетел ему в копеечку.