Страница 7 из 9
К четырем часам дня дворец был уже окружен кольцом войск Военно-Революционного Комитета. Возле Александровского сада и на улице Благородного Собрания за Полицейским мостом стояли Кексгольмский полк, Второй Балтийский и Гвардейский экипажи моряков; группы этих же частей прикрывали завод зенитной артиллерии.
С Морской улицы вход на Дворцовую площадь занимали броневики под прикрытием Павловского полка и Красной гвардии Петроградского и Выборгского районов.
Главный отряд Павловского и Преображенского полков продвинулся до Зимней Канавки и замыкал выходы с площади.
Все эти части с левого фланга и в центре опирались на резервы Егерского, Семеновского и Волынского полков.
Таким образом почти весь петроградский гарнизон по первому приказу готов был двинуться на Зимний дворец.
Именно тогда Временное правительство с удивлением заметило, что штыки, на которые оно опиралось, обратились против него, что меч, который в эти суровые дни должен был защищать буржуазию – висит над ее головой.
Правительству больше ничего не оставалось делать как доказать, что оно действительно умерло и что его остается только похоронить.
Впрочем, в этом случае, нужно отдать ему справедливость, оно проявило редкую сообразительность: так как прямой целью наступления на Зимний был арест Временного правительства, то для того, чтобы Военно-Революционному Комитету было удобнее арестовать его в целом, не тратя много сил и времени на арест каждого министра в отдельности, оно объявило перманентное заседание.
Оно заседало четырнадцать часов под ряд, послало пятьдесят телеграмм, подписало двадцать пять обращений к фронту и тылу, вынесло двенадцать с половиной резолюций протеста и издало один указ Сенату, пока, наконец, не уснуло, утомившись, за крепкими засовами Трубецкого бастиона.
Нужно полагать, что перед своей политической смертью члены правительства пожалели о том, что не знали всего этого раньше. А если бы они это знали, они знали бы и то, что дважды пьеса не разыгрывается, что если у господина министра есть долги, то нужно торопиться покрыть их двадцатым числом министерского жалования.
2
По дислокации Военно-Революционного Комитета Павловский полк должен был занять участок от Миллионной до Невского проспекта по Мошкову переулку и по Большой Конюшенной.
Полк выполнил приказ – к 12-ти часам дня участок был занят.
Недалеко от мостика через Зимнюю канавку, у того места, откуда из-под овальных сводов видны по ночам тусклые огни Петропавловской крепости, была раскинута головная цепь полка – в каждой впадине, в каждой нише ворот прятались солдаты.
Между ними, замыкая расположение полка, двигались дозоры красногвардейцев.
Помня задачу всех красногвардейских отрядов «нигде не подпускать близко к войскам революционного гарнизона контр-революционные войска, верные Временному правительству», – Кривенко поставил свой отряд впереди головной цепи павловцев.
Это было опасное место – впереди, в глубоком секторе баррикад, закрывающих все входы в Зимний, простым глазом видны были пулеметы.
Шахов с дозором красногвардейцев обходил авангардные части.
Глубокая тишина стояла в головной цепи полка. Солдаты молчали.
Только время от времени слышался короткий приказ, и тогда Шахов понимал, что вся эта масса солдат находится в непрерывном движении, что это движение нужно во что бы то ни стало удержать до решительного приказа штурмовать Зимний, что вопреки приказаниям резервы сгущаются все плотнее и плотнее, а головные цепи двигаются все дальше и дальше.
Проходя мимо Мошкова переулка, он услышал, как молодой солдат, лихорадочно шевеля затвором винтовки, спрашивал сдавленным голосом у прапорщика, своего ротного или батальонного командира:
– Товарищ Кремнев, третья рота послала меня узнать, почему не наступаем на площадь?
Прапорщик ответил тем же сдавленным, напряженным голосом:
– Распоряжение Комитета – ждать!
А в резервах на Марсовом поле было шумно и весело. Солдаты разводили костры, беспорядочные пятна пламени возникали у Троицкого моста, у Летнего сада.
Возле одного из таких костров, неподалеку от памятника Суворову, собрались солдаты и матросы из разных частей. Все сидели вокруг огня на поленьях, опершись о винтовки – свет костра, неяркий в наступающих сумерках, скользил между ними, освещая черные бушлаты и почерневшие от дождя, дымящиеся паром шинели. Низкорослый, коренастый солдат ругал большевиков.
– Дьяволы, мать вашу так…, – говорил он, – что они там с бабами, что ли, спят?
– Ну, где там с бабами! Теперь по всему Петрограду с фонарем ходи, ни одной бабы не сыщешь! Теперь все бабы в ударный батальон ушли!..
– Почему нас не двигают вперед? – спросил низкорослый, держа голову прямо и глядя на огонь немигающими глазами, – для чего, язва их возьми, они языки треплют понапрасну?…
– Да ведь посылали к ротному, – лениво сказал молодой солдат. Он старательно сушил у огня промокшую полу шинели.
– Посылали! Много ты знаешь, говно такое! – проворчал низкорослый. – Мы тут никак с самого утра торчим! А теперь который час?
– Хорошие были часы, да вошь стрелку подъела, – равнодушно ответил молодой солдат.
– Что они, сволочи, в самом деле, смеются, что ли, с людей? – внезапно и быстро заговорил один из матросов, сидевших поодаль – стой, а спросить что ли у Толстоухова?
– А ты поди, понюхай ему ж…, может он тебе скажет, – проворчал другой.
– Тащи сюда Толстоухова, товарищи! – закричал первый матрос.
– Толстоухов! Толстоухов! сюда! – понеслось от одного костра к другому.
Высокого роста чернобородый моряк внезапно появился на грузовике у Троицкого моста. Свет костра падал на него сбоку, его голова и плечи огромной двигающейся тенью метались на голой стене.
Он сказал полнокровным, четким голосом, который был одинаково слышен в разных частях резервного расположения:
– Распоряжение Комитета – ждать!
Приказа наступать ждали не только в головных колоннах и в резервных частях – с неменьшим нетерпением его ждали в штабах.
Кривенко второй час сидел в казармах Балтийского экипажа, в одном из фронтовых штабов и несмотря на энергичные уговоры молодого мичмана, только что назначенного начальником штаба, решительно отказывался уйти.
– Товарищ Кривенко, – говорил мичман, – отправляйтесь к своему отряду. Вы знаете, чорт вас возьми, что вас за такое поведение нужно расстрелять на месте!
– Это не меня, а таких штабных начальников нужно расстрелять на месте. Я свое дело знаю!
– Да поймите же вы, наконец, что раз Военно-Революционный Комитет считает нужным не отдавать приказа, значит у него имеются для этого свои основания! Как же вы смели бросить свой отряд в такое время? – вдруг, начиная свирепеть, закричал мичман.
Кривенко досадливо усмехнулся.
– Ты, дружок, за мой отряд не беспокойся! Это я не сам пришел, меня мой отряд послал в штаб за приказом!
– Да за каким приказом?
– А за таким, что мы три часа стоим на одном месте и ни тпру ни ну…
Он вдруг с яростью ударил кулаком по столу.
– Да ведь ребята прямо на огонь прут…
Мичман побагровел, не сказал ни слова и, махнув рукой, выбежал в соседнюю комнату; немного погодя он приоткрыл дверь и просунул в щель голову:
– Между прочим, какого чорта вы ко мне пришли? Идите в свой штаб, в Павловские казармы!
Кривенко запыхтел, успокоился и, ворча что-то, принялся внимательно рассматривать голые стены казармы.
– Кронштадтцы приехали! – быстро сказал матрос, стоявший у окна и во время разговоров о приказе не проронивший ни слова.
Он выбежал из комнаты. Кривенко, вслед за ним, спустился вниз по лестнице и пошел на набережную, к Николаевскому мосту. На Неве стояла целая флотилия: направо у Николаевского моста вырисовывалась в тумане «Аврора», налево ошвартовался «Амур», – верхняя палуба его была полна черными бушлатами; за ним стояли колесные пароходы. Несколько тысяч молодых матросов с винтовками за плечами, с патронташами у пояса по веревочным лестницам взбирались на каменные парапеты набережной, легко прыгали вниз, бежали к своим частям, быстро строились в колонны.