Страница 6 из 9
– Может-быть, вы скажете мне, где мы встречались? – холодно спросил Шахов.
Но военный как-будто не расслышал вопроса.
– Что это за винтовка у вас? – вдруг заинтересовался он. – Вы, как-будто, политикой занялись. Старая закваска, а? Отличная винтовочка, Сестрорецкого завода! Говорят, что товарищ Троцкий выписал из Сестрорецкого завода винтовочки!
Переход к винтовочкам был так внезапен, что Шахов даже растерялся немного; впрочем, он тут же обернулся к военному спиной и зашагал по направлению к площади. Военный, нисколько не смутившись, бросился вслед за ним.
– Помилуйте, да я вас не первый год разыскиваю! Правда, я надеялся вас в совершенно ином виде встретить, но ведь что ж поделаешь. А что вы думаете насчет вот этого подвальчика? Гармонист играет, чорт возьми! Тут народные бури, борьба классов, а он зажаривает русскую и в ус не дует! Зайдемте, а?
Шахов остановился так неожиданно, что военный пролетел еще шагов пять и только тогда воротился обратно.
– Говорите прямо, что вам от меня нужно?
– А вот зайдемте в подвальчик, там я вам расскажу.
– Если бы мне не казалось, что я вас и в самом деле где-то видел, я бы давно заставил вас отвязаться, – сказал Шахов. – В трактир я не пойду. Говорите здесь, если хотите.
– Не пойдете?
Военный вдруг придвинул к Шахову лицо; он часто и напряженно моргал глазами.
– Очень жаль, если не пойдете. А я вам хотел один «варшавский анекдот» рассказать.
– Варшавский анекдот?
Шахов отступил назад и вдруг побледнел ужасно, до зелени.
Военный всматривался в него с интересом.
– Именно варшавский! Достовернейший анекдот! До крайности достоверный, до мелочей…
– Вы меня встречали в Варшаве? – ровным голосом спросил Шахов.
– В том-то и дело, что встречал, – тотчас же подтвердил военный.
Шахов повернулся, сделал несколько шагов и спустился в подвальчик; следом за ним вошел военный.
– Анекдот мой, – начал он, когда они уселись за стол и военный заказал два чая, подмигнув предварительно половому, мигом понявшему, какого рода «чай» требуется посетителям, – должен быть вам отлично известен; вы к нему имели, если можно так выразиться, некоторое касательство. Дело идет, собственно говоря, об одном, в высшей степени благородном, юноше… Вы бы поставили сюда винтовку, вот сюда, в простеночек, а то все вертите в руках…
– Говорите, – сказал Шахов; он был почти спокоен, только на щеке время от времени начинала играть какая-то жилка.
– Этот самый юноша был прапорщиком, – продолжал военный, вдруг начиная гримасничать, – разумеется, это все в германскую войну происходило, а не в какую-нибудь русско-японскую… Так вот этот самый юноша распространял среди солдат разные книжечки – вот те самые, что теперь можете в любом книжном магазине приобрести в неограниченном количестве…
Военный наполнил стаканы, выпил и пошел к прилавку закусывать; казалось, он сделал это для того, чтобы со стороны еще раз взглянуть на Шахова.
– Так вот насчет книжечек, – продолжал он, возвратившись, – разумеется, он не одними книжечками занимался. Но из-за этих самых книжечек закончилась его карьера; иными словами, он попался, был арестован и привезен с фронта в Варшаву…
Он сделал ударение на последнем слове.
– Именно в Варшаву… А в Варшаве посмотрели, понюхали и нашли, что это называется: революционная пропаганда в действующей армии с целью открытия фронта неприятелю и низвержения существующего государственного строя… Прикажете дальше?
– Не нужно.
– Как угодно!
Военный поднял свой стакан, приветственно кивнул Шахову головой и выпил.
– Вы были в полевом суде? – медленно спросил Шахов, вставая со стула.
– Писарь военно-полевого суда Главецкий, – с готовностью подхватил военный.
Они промолчали несколько минут. Шахов, не отрываясь, пристально смотрел военному в лицо; тот аккуратно подтер корочкой пятно на мраморном столике, застегнул на все пуговицы шинель и встал.
– Вам не поверят, у вас нет никаких доказательств, – с трудом выдавил, наконец, Шахов.
– Ай-я-яй, неужели нет? – гримасничая, спросил военный. – А что вы скажете, если я вам покажу…
Он перегнулся через стол и сказал что-то Шахову на ухо.
Шахов отшатнулся от него.
– Что ж вы такие бумаги на всякий случай у себя сохраняете? – спросил он, криво усмехнувшись.
– Это уж все равно… – отвечал военный серьезно, – а вот ведь случай-то вышел.
– Так что же вы теперь от меня хотите?
– Да что, пустяки… хотя впрочем еще не знаю… Да пустяки, стоит ли об этом говорить!
Шахов вдруг повернулся и пошел к двери. На этот раз военный не остановил его, он насмешливо и с интересом следил за тем, как Шахов идет через подвал, поднимается по ступеням, отворяет двери…
Когда Шахов отворил двери на улицу, он еще раз услышал голос Главецкого; Главецкий коротко, по многу раз произносил вслед Шахову всем известное заборное слово.
КНИГА II
1
Искусство восстания – самое трудное искусство в мире.
Это искусство требует не только ясного и мужественного ума, не только тонкого лукавства, не только расчетливости шахматиста. Оно требует прежде всего спокойствия: спокойствия, когда нужно гримировать лицо и изменять походку, чтобы из Выборгского подполья руководить революцией; спокойствия, когда план, выработанный бессонными ночами в шалаше, в болотах под Петроградом, готов рухнуть; спокойствия, когда пустая случайность готова вырвать из рук уже одержанную победу; спокойствия, когда сопротивление сломано; наконец, спокойствия, когда вчерашний политический беглец начинает руководить шестою частью мира.
Этим спокойствием в полной мере обладали те, кто 24 октября по условной телеграмме двинули отряды моряков на помощь восставшим солдатам, те, кто троекратным гудком с Трубочного завода вызвали к Николаевскому и Дворцовому мостам отряды василеостровских красногвардейцев и бросили на город восставшие рабочие районы, те, кто должен был из пушек Петропавловской крепости подать сигнал к всеобщему штурму…
Против красногвардейцев – прямолинейного авангарда революции, матросов – людей, привыкших с веселым спокойствием ставить свою жизнь на карту, и солдат, пропахших потом мировой войны, несущих на своих штыках ненависть, воспитанную в Мазурских озерах, – правительство буржуазии противопоставило свою гвардию – юнкерские училища, свою любовь к романтизму – ударные отряды смерти и свой комнатный героизм – женские батальоны, язвительно прозванные «дамским легионом при Временном правительстве».
Впрочем, вежливые адвокаты и осторожные промышленники были уверены в том, что враг будет побежден при помощи одних только заклинаний.
Они и не подозревали, что их власть окончится скорее, чем это можно было бы предположить с первого взгляда.
Вместо того, чтобы отдавать приказы – они отдавали приветствия, вместо того, чтобы попытаться хоть однажды опровергнуть блестяще доказанную неспособность к управлению государственными делами – они выражали друг другу соболезнование, вместо того, чтобы защищаться – они, как благовоспитанные люди, уступали насилию.
Впрочем, защита как холодным, так и огнестрельным оружием, справедливо казалась им бесполезным и хлопотливым делом. Подобно средневековым алхимикам, они предпочитали защищаться формулами магических заклинаний. На всякий случай это вежливое правительство организовало комитет общественной безопасности (иными словами – безопасности буржуазии), послало главного мага и волшебника в Гатчино за красновскими казаками и вызвало с фронта батальон самокатчиков.
Комитет безопасности буржуазии постановил немедленно умереть от негодования, главному волшебнику не суждено было возвратиться обратно, а батальон самокатчиков вступил в Петроград с требованием передачи всей власти в руки Советов.
А покамест адвокаты из провинции и демократы из сахаро-заводчиков уясняли себе смысл происходящих событий и раздували порох заклинаний, плохо разгоравшийся на ветру Октябрьской революции, восставший гарнизон, не тратя лишних слов и щелкая затворами винтовок, при помощи настоящего пороха, изобретенного Бертольдом Шварцем, готовился атаковать Зимний.