Мать (CИ)

- Заменить ограду не надо? - крикнул он. - Гравий насыпать?

Маманя махнула рукой.

- Нет, не надо, спасибо.

Отец жил в ощущении свершившейся катастрофы. Уверенный, что дальше будет только хуже, рьяно копил на чёрный день, хотя деньги тогда обесценивались еженедельно. Из принципа не покупал ничего нового, кроме одежды, воспринимал всерьёз анекдот: "Вам чай с сахаром? Тогда руки мойте без мыла". Сам чинил мебель в квартире, ремонтировал дышавший на ладан телевизор "Электрон", латал прохудившийся унитаз. Гаев подозревал, что и новый брак он заключил главным образом для того, чтобы не платить за жилплощадь. Из тех же соображений ходил только в бесплатную поликлинику, где, отстаивая часовые очереди, ругал вместе с бабушками правительство. Однажды пошёл лечить зуб, а у врачихи не нашлось анестезии, и она поставила пломбу на оголённый нерв. Отец вернулся взъерошенный, красный, целый день стонал и глотал "Нурофен". "В жизни больше к этой садистке не пойду", - клялся он. И действительно, преодолев себя, в следующий раз обратился в частную клинику. На беду, там подрабатывала та же врачиха. Отец вышел от неё с остановившимся взором и прямой спиной, и, не переобуваясь, прямо в тапочках ринулся на улицу. Бахил тогда не водилось, пациенты, как школьники, приносили сменную обувь с собой. "Вот они, ваши кооператоры", - скрипел он, когда опять смог говорить.

Потом грянул девяностой третий год, отец сутками просиживал у ящика, следя за борьбой Ельцина с Верховным советом. "Сейчас свалят алкаша, и народ поднимется", - пророчил он, пока маманя красила переводной бумагой меховую шапку и относила в секонд-хенд свитера из ангорки". "Я тебя прошу, Витя, только сам не лезь, - умоляла маманя. - Ведь посадят и не выкупишь тебя". "Ладно, ладно, - отмахивался отец. - Поглядим ещё". Он и не полез. Подвело сердце.

"Как же нам дальше-то быть, Володя?" - причитала маманя, когда врач из скорой констатировал смерть.

Гаев не знал. Он смотрел на неподвижное отцовское тело, на его бескровное лицо, и почему-то не чувствовал никакой боли. Отец лежал на правом боку, ладони его свешивались с дивана, а рядом, в кресле, сидел агент похоронной службы и деловито объяснял, что сейчас надо пойти в поликлинику и получить справку о смерти, а потом уж он всё сделает сам, не беспокойтесь, пожалуйста, только скажите, на каком кладбище хотите похоронить.

"Господи, что ж это такое? - вздыхала кучерявая медсестра в поликлинике, выдавая свидетельство о смерти. - Уже десятый за три дня. Такого и при перестройке не было. Народ мрёт, как в войну". "Война и есть, - сказала какая-то женщина, явившаяся за справкой о травме. - Зарплату по пять месяцев не платят. Это как называется? Хотят, чтоб мы все тут передохли".

Осознание потери пришло на следующий день, когда маманя сказала грудным голосом: "Он как чувствовал - торопился тебе фамилию поменять. Не успел бы - представляешь, как мы мучились бы сейчас?". Гаев кивнул, не возражая, хотя периодически задумывался - не проще ли было отцу оформить свои отношения с маманей, чем менять сыну фамилию? Ведь он с ней так и не расписался.

- Ну что, Володя, давай выпьем за помин души, - сказала маманя, откладывая в сторону грабли. Она извлекла из пакета бутылку водки и два пластиковых стаканчика.

Гаев снял перчатки, кинул их в пакет. Открутил крышку бутылки, плеснул немного водки в оба стаканчика.

- Ну вот, Виктор, посетили мы тебя, - сказала маманя, держа стаканчик в правой руке. - Видишь, живём как живём, ничего особенного. Жив бы ты был, легче стало бы, но уж есть как есть.

Гаев искоса посмотрел на неё. Маманя выглядела постаревшей лет на десять - сморщилась, сгорбилась, только голос оставался молодым. Странно теперь и вспомнить, что когда-то он называл её тётей Женей и злился, когда она пыталась приласкать его. Странно и стыдно. Глупая ревность. А как его злило, когда отец приводил её в квартиру! Зато она - ни упрёка в ответ, только вздохнёт и скажет отцу: "Мать-то никем не заменишь. Разве я не понимаю? Ты уж, Витя, прости его. Ребёнок ведь".

Теперь, спустя четырнадцать лет, Гаев с поразительной чёткостью, как был жесток к ней и сколько пришлось ей вынести, пока он впервые не назвал её маманей. Но ведь назвал же! А та, прежняя мать, по которой он тосковал когда-то, провалилась в глубины памяти, подобно забытым детсадовским друзьям, и исчезла в дымке.

- Ну что, пойдём, что ли? - спросил Гаев, выпив.

Маманя стояла, не шевелясь, и смотрела на обелиск. Глаза её блестели, ветер трепал сиреневую блузку. Гаев сунул стакан в пакет, надел куртку, тоже глянул на портрет. Нет, не был этот человек его отцом. Не мог быть. Тот, кто взирал на него с обелиска, казался спокойным и уверенным в себе, а отец пребывал в состоянии перманентной истерики, всегда готовый сорваться в больной крик. И потому как-то особенно нелепо и искусственно выглядела надпись внизу: "Пахомов Виктор Владимирович. 04.02.1949 - 12.09.1993".

Быть мертвым в каком-то смысле полезно

Тебе безразличны беда и болезни

Тебе наплевать на собственную смерть

Быть мертвым - не значит умереть

Быть мертвым - значит ходить по улицам

Выполняя социально-биологические функции

Быть мертвым - не значит быть отшельником

Даже мертвые в наши дни тусуются

Быть мертвым - не значит быть бездельником

Требуются пропитание, сигареты

Ремонт квартиры, новые книги

Телу часто нужно то то, то это

Быть мертвым вообще-то не так уж просто

Это не прыгнуть с крыши и баста

И если б не полное отсутствие эмоций

Быть мертвым было бы просто прекрасно!

Как и следовало ожидать, Светлана больше не подавала сигналов. Гаев этому не удивился, но всё же расстроился. Не то, чтобы он так уж сох по ней (хотя баба была хороша, что уж там), но его не отпускало горькое чувство, будто он сам виноват в её молчании. Чем-то он её разочаровал. Хрен их разберёт, этих баб. Тут от девок-то крыша едет, а уж зрелые тётки вообще будто с другой планеты. И зачем, спрашивается, она подсунула ему Людмилу? Явно же толкала их друг к другу, это и ежу понятно. Может, Гаев для неё был как переходное знамя - поносила и передала другой? Странно всё это и подозрительно. Впрочем, он-то в любом случае ничего не потерял.

Через два дня после Пасхи он позвонил Людмиле. Пока шли гудки, с бьющимся сердцем проматывал в уме план беседы. Пытался вспомнить, как она выглядит, но в памяти почему-то не проявлялось ничего, кроме белого обтягивающего платья и светлых (наверняка, крашеных) волос. Лицо её расплывалось, точно акварельный рисунок, на который попала вода. Зато отчётливо слышался голос: мягкий, с долей лукавства, полный ненаигранной истомы. Людмила говорила тихо, не спеша, с вежливой полуулыбкой.

- Аллё?

- Здравствуйте, Людмила! - гаркнул Володька.

- Здравствуйте... - голос её, как всегда, был полон неги.

- Это - Володя. - Гаев прочистил горло. - Помните меня?

- Разумеется!

Кажется, она сказала это с иронией. Хотя, возможно, Гаеву и показалось. Нельзя быть таким мнительным.

- Вам сейчас удобно говорить? - спросил он.

- Да, удобно.

- Видите, я взял у Светланы ваш телефон.

- Очень хорошо.

- Может, давайте продолжим знакомство?

- А есть предложения?

- Навалом. Зависит от ваших предпочтений.

- Хм... Вы скажите, а я решу.

- Как вы относитесь, например, к тому, чтобы прогуляться по Парку победы? Погода замечательная, там уже фонтаны включили. Вечером даже подсветка есть.

Он пытался говорить уверенным голосом, хотя чувствовал себя как сапёр на минном поле - любая фраза могла стать последней.