Мать (CИ)

- Мм, заманчиво, - ответила Людмила, окрыляя Гаева надеждой.

- Давайте тогда встретимся там в субботу. Согласны?

- В субботу я не могу - иду с детьми в цирк. - Её мурлыкающая интонация сводила Гаева с ума. - Может быть, в пятницу?

- Хорошо, давайте в пятницу. Может быть, в два на станции "Парк победы"? Как вам?

- В два? Хорошо. На месте созвонимся. Я на машине.

- На машине? А, ну да, конечно, - пробормотал Гаев, досадуя на своё нищебродское мышление. - Ну хорошо, до встречи!

- До встречи, Володя.

Гаев отложил телефон. Ну вот, всё и устроилось. Если не считать прокола с метро, всё прошло отлично. Голодранец чёртов. Видно, сказались отцовские гены. В метро... Ты бы ещё сказал, на автобусной остановке.

Он доел макароны с котлетами и поставил тарелку в раковину. Отошёл к окну.

Страна отмечала День победы. По телеку традиционно показывали "Семнадцать мгновений весны". Штирлиц прощался с пастором Шлагом. Маманя грызла семечки за столом.

Следя за пролетающим над трубами ТЭЦ вертолётом, Гаев пробурчал:

- Не надоело? Сто раз ведь смотрели.

- Да всё равно смотреть нечего, - ответила маманя.

Она подошла к плите и сняла накипь с супа.

- Вчера к нам в магазин сплошным потоком алкашня текла, - поведал Гаев - Наследники героев, блин... - Он развернулся, присел на батарею. - У тебя где были предки во время войны?

- В Перми, в эвакуации, - ответила маманя.

- Под немцами никого не было?

- У дедушки сестра была, в Орловской области. С сыном, дядей Митей. Он хромал всю жизнь - его немцы сильно избили.

- За что?

- А он где-то гранату нашёл и в них кинул. К бабушке соседи прибежали: "Ксенька, там твоего Митьку немцы лупцуют! Беги быстрей спасай!". Она кинулась было, а идти не может. "Если увижу, как его бьют, говорит, так у меня сердце не выдержит". И осталась дома. А он вечером, как пришёл в себя, доплёлся, держась за заборы.

- И что, долго потом прожил?

- Долго. На элеваторе работал. У себя на участке яблоневый сад разбил. Всё нас вареньем угощал. Мне ещё мама говорила: "Сходи к дяде Мите за вареньем".

Гаев помолчал, глядя на экран телевизора. Странное дело - до сих пор он стеснялся спрашивать о маманиных предках. Почему? Боялся развеять иллюзию родства, которую они оба соткали, изображая семью. По той же причине, кстати, не стремился узнать, как она познакомилась с отцом.

Маманя сняла с конфорки горячую кастрюлю.

- Ну вот, суп готов! Будешь?

- Да я только поел!

- Ты попробуй. Вкусны-ый! - она даже зажмурилась от удовольствия, вдыхая запах.

Гаев попробовал. Суп был вкусный. Но есть не хотелось.

- Ну а ещё про кого знаешь? - спросил он.

Маманя опять уселась за стол, высыпала на скатерть горку семечек.

- Дедушка Федя на приграничном аэродроме служил. Об этом я тебе рассказывала. Аэродром в первый же день разбомбили, дедушка получил тяжёлое ранение, и его вывезли в Оренбург. Там тоже был аэродром. На нём дедушка прослужил до конца войны. Бабушка Таня туда к нему выехала. Она как раз из отпуска возвращалась, когда немцы напали. Доехала до Смоленска, а там её какой-то начальник завернул: "Ты куда приехала, дура? Сейчас сюда наших солдат привезут. Думаешь, они на тебя смотреть будут? Возвращайся назад". Ну, она и вернулась.

- Куда? - не понял Гаев.

- В Москву, к родственникам. А когда узнала, что дедушка Федя в Оренбурге, к нему выехала. Там моя мама родилась.

- Хм, - сказал Гаев. - Что же, так никто по-настоящему и не воевал?

- Как же не воевали? У дедушки Феди два брата погибло. В сорок первом, кажется.

Война в рассказах матери была похожа на производственный роман: поехал, работал, женился, уехал. Никакой драмы.

- А как они погибли, ты знаешь? - спросил он.

- Нет. Я же их никогда не видела. Дедушка упоминал как-то - и всё.

- Ну, может, фотографии остались?

- Володька, какие фотографии? Они работали в колхозе, были простыми людьми. - Она подумала. - Когда голод был, бабушка детям хлеб с отрубями делала. А средний сын, дядя Коля, с отрубями есть не мог, так она специально для него делала маленькие лепёшки из чистой муки. Потом до самой смерти держала дома сундук с солью. - Она вздохнула. - Помню, говорила нам: "Мы-то жизни не видели, ну хоть вы поживите".

- Ну и как, пожили? - спросил Гаев.

- Ну мне-то грех жаловаться, - сказала маманя. - Я сейчас получаю больше, чем при Союзе. Но раньше как-то спокойней было. Отпускали детей погулять, и никто не волновался. Люди были душевней. - Она встала, налила себе чаю. - Дурости, конечно, тоже хватало. Истмат, диамат, история партии... Это же невозможно было выучить! Я вообще не понимаю, как такое можно было сдавать. Открывала учебник, и ничего не понимала.

- И что, честно списала? - спросил Гаев.

- Нет, зачем? Сдала как-то. Сейчас уже ничего не помню. - Маманя взяла из вазы конфету, развернула блестящую зелёную обёртку. - Хочешь?

- Давай.

У выхода из метро, по пути к фонтанам, развевались выставленные в круг красные флаги. Они то распадались языками, то сливались в трепещущую алую стену. Вдоль фонтанов носились роллеры. Из динамиков на столбах гремели военные песни.

Гаев быстро оценил диспозицию. Как и следовало ожидать, все скамейки были заняты. Хорошо хоть, погода не подкачала, хотя вечером обещали дождь. По этому случаю Гаев запасся зонтом.

"Надо было другое место выбрать, - сокрушённо подумал он. - Ресторан какой-нибудь. А здесь и не присядешь даже".

На рестораны у него не было денег. И вообще, в рестораны водят женщин, на которых имеют далекоидущие планы. С Людмилой он никаких глобальных планов не связывал - переспать пару раз, и только. По крайней мере, он надеялся, что так будет. "Ничего. Авось не обидится, - думал он, взбадривая себя. - Она, поди, меня тоже в мужья не прочит. Коли согласилась встретиться, значит, всё нормально. Не хрен страдать фигнёй".

У него завибрировал телефон. Гаев выхватил его из кармана, поднёс к уху.

- Алё! Да, я уже тут. Хорошо. Ага, у выхода. Тут ещё флаги стоят... Ну, увидите. Хорошо, жду.

Он увидел её издали, хотя теперь она была не в белом обтягивающем платье, а в свободном голубом. Она шагала к нему со стороны Триумфальной арки, в чёрных очках, смотревшихся особенно шикарно на фоне светлых волос. "Знойная женщина - мечта поэта", - подумал Гаев. Волнение его как рукой сняло. Сейчас, когда цель была в пределах досягаемости, он почувствовал себя охотником, заметившим дичь.

- Добрый день! С праздником вас, - сказал он, подходя к ней и целуя Людмилу её в щёку.

- И вас также, - улыбнулась она, источая слабый запах хвои.

Аромат был что надо: не острый, от которого першило в горле, и не приторный, который хотелось запить водой, а приятный и мягкий, как тёплый ветерок в жаркий день.

- Ну, куда вы меня поведёте? - весело поинтересовалась она.

- Да здесь пройдёмся, я думаю, - сказал Гаев небрежно, делая приглашающий жест в сторону еловой аллеи. - Погода шепчет!

- Сто лет здесь не была, - поделилась Людмила.

- Я тоже.

На самом деле он был здесь всего два года назад, когда гулял с Ленкой Агаповой, матёрой разводчицей. Три месяца Ленка тянула деньги, не давая взамен ничего, и Гаев вынужден был с ней завязать, иначе ему пришлось бы продавать вещи и подворовывать.

- Как праздник отметили? - спросил он.

- Ездили смотреть парад. А вы?

Это "вы" почему-то резало ухо, но на "ты" переходить было рискованно.

- Работал, - коротко ответил он. - У нас в День победы самый спрос.

- У, бедный! Сочувствую вам.

- Спасибо. - Гаев опустил взор на её ступни в синих босоножках. Педикюр блестел ультрамарином. - А у вас из предков воевал кто-нибудь? - спросил он.