Завещание Базиля Крукса

— Теперь последний вопрос, Родериго. Что вы скажете по этому поводу?

С этими словами Пигот протянул капитану записку, полученную накануне Нунецом. При чтении ее капитан вздрогнул.

— Судьба, действительно, немилостива ко мне. Да, я произнес эти слова. Во время допроса я не счел нужным их повторять, так как они не имеют никакого отношения к убийству, равно как моя ночная поездка в Сантандер. И теперь, как и по только что названному вопросу, я не имею возможности дать никаких дополнительных объяснений.

Эти слова вызвали удивление на лицах Нунеца, Пигота и Каучо. Невозмутимым остался только Транкиль, который продолжал внимательно следить за капитаном. Он смотрел на него с ласковостью, и это хорошо заметила Лаура.

— Не кажется ли вам, Нунец, — заговорил вдруг француз, — что поставленный капитану вопрос наилучшим образом доказывает его невиновность? В самом деле, если бы капитан думал о яде, то его вопрос не имел бы никакого смысла. Цианистый калий, как знает всякий, убивает мгновенно, и капитану незачем было справляться у синьоры Лауры не пила ли она из стакана. Ясно, что синьора не прикасалась к нему иначе она была бы мертва. Значит, капитан имел в виду нечто совсем другое.

Рассуждение было настолько убедительно, что Пигот не мог с ним не согласиться.

— Но кто написал записку?

— Ясно: кто-то находившийся в это время на яхте, и притом поблизости от бара.

При этих словах француза Каучо начал сильно волноваться.

— В центральном помещении, — заговорил Пигот, справившись со своей записной книжкой, — находились доктор Каучо, который беседовал с Тейа. На кухне был Рамон, а в баре синьора Лаура. Что касается Грегорио, то он был далеко.

— Тейа умер, — вмешался Нунец, — Каучо заявляет, что ничего не слышал. К тому же, он был со мной, когда мне доставил записку какой-то мальчишка. Рамон неграмотен. Остается синьора Лаура, но это предположение нелепо. Кроме того, в своем заключении, полицейский эксперт заявляет, что записка написана несомненно культурным человеком, привыкшим обращаться с пером.

— Да, — подтвердил Транкиль, внимательно рассмотрев записку, — ее писал скорее всего доктор, или адвоката: и те и другие славятся неразборчивостью почерка.

— Какой вздор! — воскликнул Каучо, от гнева. — Вы, как я вижу, намекаете, будто записку писал я. Я же утверждаю, что ничего не слышал. А по почерку автором ее мог бы быть и архивариус.

— Совершенно с вами согласен, — любезным тоном произнес Транкиль. — Но меня не было на яхте в то мгновение, а вы были. И очень похоже на то, что записку писали вы. Но в чьих интересах была она написана? В интересах убийцы!

Француз спокойно, точно не замечая действия своих слов, продолжал:

— Итак, только убийца мог написать ее, а, с другой стороны, ее некому было написать, кроме вас. Но успокойтесь доктор, — продолжал француз, не обращая внимания на отчаянную жестикуляцию старика. — Я не утверждаю ни того, что вы убили, ни того, что вы — автор записки. Я видел ваш почерк и имею еще и другие основания полагать, что записку составили не вы. Но пусть этот маленький эпизод кое-чему научит вас. Я видел, что вы легкомысленно поставили крест перед фамилией капитана, как несомненного виновника преступления. Убедитесь теперь, что в данную минуту все улики против вас и откажитесь от ремесла сыщика, в котором ничего не смыслите.

Отведя душу, Транкиль принял характерный для него чуть-чуть недоуменный вид. Пигот, который начинал находить, что француз забирает в руки руководящую роль в расследовании, слегка нахмурился. Каучо покорно принял выговор.

— Я был не прав, — сказал он, — я понимаю, что вел себя, как старый осел. Простите меня, Родериго за то, что я осмелился заподозрить вас.

Достав записную книжку, он вырвал из нее знаменитый список.

— Пустяки, дружище! — произнес капитан. — По правде говоря, каждый имеет право меня подозревать.

ГЛАВА 16.

Невидимый убийца.

— Кто бы ни был автор письма, — заявил Нунец, — тайна бара остается полностью неразгаданной. Как мог убийца действовать и передвигаться в присутствии семи человек, из которых ни один его не видел?

— О том, как он мог войти в бар и выйти из него, оставшись незамеченным, у меня уже есть некоторая гипотеза, — спокойно заявил Транкиль. — Разгадка, по-видимому, крайне проста. Возможно, что я еще кое-что прибавлю к этим словам после того, как осмотрю бар.

Пигот раздраженно передернул плечами. Как смел этот француз надеяться найти что-либо там, где ничего не нашел он, Пигот?

Маленькая группа направилась к бару. С палубы доносился звонкий голос Уллохо, который распевал какую-то цейлонскую песенку, подслушанную им за время прошлогодней стоянки в Коломбо.

Транкиль медленно обошел бар.

— Этот бар, — сказал он, — самое обыкновенное помещение. В него не ведут никакие таинственные ходы... Прекрасно! Это значит, что нам следует искать убийцу среди лиц, хорошо знакомых с «Альдебараном». Этот человек должен был совершить убийство при помощи психологического приема. Я выражусь яснее попозже, когда буду располагать данными, которых у меня пока еще нет. Я не сомневаюсь, что мы найдем этого человека. Ибо, обратившись в бегство, он выдал бы себя.

— Но Грегорио бежал! — воскликнул Нунец.

— Как отлично выяснил инспектор Пигот, Грегорио никак не мог налить яд в стакан Тейа. К тому же, он отнюдь не принадлежал к окружению капитана Родериго.

— Вы говорите о психологическом приеме, мосье Транкиль, — опять заговорил Нунец. — Со своей стороны, я опасаюсь отвлеченных рассуждений. Все они строятся на предположении, что человек есть существо, действующее логично, а я давно убедился в том, что это не так.

— Значит, ложна применяемая вами логика. Я утверждаю, что люди так же мало могут избавиться от повиновения законам логики, как числа от подчинения законам математики. Часто кажется, что человек действовал нелогично. Но подумайте, и вы убедитесь, что его поступками руководила высшая логика.

Говоря так, Транкиль продолжал осмотр. Внимательно оглядел иллюминатор и передвинул бутылки на прилавке. Наклонившись, что-то поцарапал на ковре. Поднял футляры от соломинок, которыми пренебрег Пигот и быстро отбросил их.

Он казался озабоченным; внезапно зашагал по комнате и стал вполголоса считать шаги; измерил также высоту иллюминатора над ковром. После этого задумался и, видимо, стал производить какие-то арифметическая выкладки.

Наконец, подняв голову, он заявил:

— Бар мог сказать мне немного. Впрочем, то, что он мог, он мне сказал, но я еще не вполне понимаю...

Затем он попросил Пигота осмотреть вместе с ним остальные помещения рубки. Осмотр был недолог. Проведя безрезультатно несколько времени на кухне, в каюте капитана и в столовой, Транкиль направился в гостиную.

Родериго объяснил французу то самое, что рассказал несколько раньше Пиготу.

— Гостиная сохранилась в том виде, в каком она была при жизни моего дяди. Дон Карло был большим любителем бабочек и держал тут свою коллекцию. В это помещение заглядывает один Уллохо, на котором лежит обязанность проветривать его и стирать пыль.

На лице Транкиля отразился сильнейший интерес.

— Итак, — заметил он, — ваш дядя собирал бабочек. Я очень хотел бы взглянуть на те витрины, в которых помещается его коллекция.

Три низких кресла старинной работы, большой стол и два угловых дивана были покрыты серыми чехлами. У одной из стен виднелось несколько стеклянных шкафов. На среднем столе была устроена витрина горкой. Через стекло видны были пестрые крылья бабочек; впрочем, довольно, смутно, так как в помещении царил полумрак.

Родериго подошел к иллюминатору и привел в движение механизм, подымавший штору. Тотчас же в гостиной заиграло солнце.

— Дядя мой, — заговорил Родериго, — был большой чудак. Последние годы жизни он провел почти безвыходно в этом помещении, любуясь собранными им сокровищами. Здесь застигла его и смерть. Старый Рамон нашел его неподвижным вот в этом кресле с великолепным экземпляром сфинкса в руках. Повар нарушил строжайший запрет никогда без зова не являться в эту комнату, так как дон Карло не вышел к обеду, несмотря на троекратный призыв колокола. Это случилось три года тому назад. Но взгляните на эту бабочку. Краски ее крыльев так свежи, будто она сегодня утром еще порхала по тропическому лесу.