Страница 22 из 33
Теперь она твердо решила, что барон, вероятно, не избегнет смерти и что душителям, вероятно, удастся похитить его и принести в жертву богине Смерти.
Но Хризанта знала также, со слов своей матери, что она очень нравится главе гродзуков и что Дзук-Чей в беседе с принцессой Мароу довольно прозрачно намекал на желание сделать предложение Хри-занте.
— Я вас люблю, — говорил ей так недавно Дзук-Чей, и эти слова все еще продолжали звучать в ее ушах.
Она их так недавно слышала из уст любимого барона, но тогда эти слова как-то звучали совсем иначе.
Женский инстинкт ей подсказывал, что любовь главы гродзуков в деле спасения барона может сыграть благодетельную роль.
Ночная тишина и влажность благотворно подействовали на утомленную Хризанту. Она решила отыскать Дзук-Чея, чтобы еще раз переговорить с ним о спасении барона.
Впрочем, принцесса знала, что дворцовая прислуга и шпионы зорко следят за каждым ее шагом. Она боялась дискредитировать Дзук-Чея или поставить его в ложное положение. Но видеть и переговорить с ним она находила чрезвычайно нужным и безотлагательным.
Долго она в раздумье простояла у окна. Уже занялись первые признаки зари, когда она наконец уснула.
Отсутствие какой бы то ни было вести от барона приводило Хри-занту уже с утра в грустное настроение; слова Джук-Чея запечатлелись в ее памяти и воображение юной влюбленной и разлученной женщины взяло вверх над благоразумием спокойного рассудка.
Сон Хризанты был беспокойный, сопровождаемый страхом каких-то преследований и ужасов воображений.
Чего, чего она только не передумала. Барон к ней являлся во сне то в роди бонзы в храме Азакуза, то замаскированный манчжуром, а всего чаще она себя видела совместно с бароном в Булонском лесу в Париже…
Чары первой взаимной и пламенной любви в воображении молодой женщины всегда оставляют глубокий неизгладимый след; он разве только изглаживается последующими более еще пламенными очарованиями. Вое прошлое, приятное в настоящем и будущем, кажется значительно краше, чем оно было в действительности. Это тот же обман зрения, благодаря которому обыденный ландшафт на картине кажется зачастую интереснее самой действительности. В уменьшенном и туманном виде, наша память восстановляет лишь те очертания и ощущения, которые мы желаем воскрешать в ней.
Неровности, шероховатости линий и душевных движений отступают на второй план и исчезают как бы в дымке забвений.
Воображения влюбленной натуры идеализируют действительность и чем чаще бывает разлука, тем более крепнет чувство любви и желания.
Хризанта переживала все это с замечательным стоицизмом. Ведь она не могла даже заикнуться с кем бы то ни было о переживаемых нравственных мучениях. Ёй так хотелось что-нибудь узнать о бароне, но она боялась погубить его малейшей неосторожностью. Хризанта после раута всей душой рвалась к Джук-Чею, но было очень неудобно, не нарушая приличия, явиться ночью к голове гродзуков, минуя дворцовую стражу, которая так хорошо знает в лицо молодую принцессу. Впервые у нее явилась мысль написать письмо барону.
Но как его передать? Вот задача, которая ей казалась неразрешимой. Тем не менее, она села за свой маленький письменный столик и задумчиво стала выбирать бумагу для намеченного письма.
Перебирая бумаги, она наткнулась на забытые письма былого флирта.
Каким странным чувством отдавало от этих красиво нанесенных тушью знаков! Она перечитывала пламенные строки юных гвардейцев с таким чувством, как будто они были адресованы к какому-нибудь постороннему лицу. Лишь изредка ее охватывало наплывом воспоминаний и яркий румянец показывался на ее щеках.
Письма за письмами прочитывались ею и в ее воображении воскрешались забытые увлечения, таинственные свидания и резкие немотивированные разрывы недавних еще отношений.
Какая огромная разница была между теми пошлыми, хотя и завлекательными, флиртами и тем серьезным чувством, которое она питала к барону.
Но женщины так трудно расстаются с памятниками — даже опостылых увлечений, если только, в минуты досады на автора писем, не разорвут их в горячую минуту.
Хризанта бережно сложила письма в лакированную шкатулочку внутри письменного стола. Она подобрала их по авторам и старалась восстановить хронологический порядок. С досадой она заметила, что на большинстве писем не было чисел.
Но вот она наткнулась на письмо, которое ее привело в серьезное недоумение. Конверт не был разорван, а на нем стояло ее имя с заметкой, что оно срочное. Дрожащей рукой она распечатала конверта. Но чем дальше она читала красиво выведенные японские знаки, тем больше она приходила в недоумение. Она ломала себе голову, чтобы восстановить в своей памяти происхождение этого письма.
Тщетно. Анонимное письмо не носило признака числа или месяца. Фразы намекали на грядущие события, предостерегая принцессу от европейских интриг. Эти строки обращались к ее патриотизму, желая зажечь в ней огонь ненависти к заклятым врагам желтой расы — немцам.
Хризанта легко поняла, кого в данном случае подразумевали под названием «немцев».
Непоблекшая тушь, свежая рисовая бумага указывали на недавнее, может быть, вчерашнее происхождение письма.
— Но кто мне мог положить письмо в столик? — думала принцесса. — Никто, как мусме.
Эта мысль значительно озадачила ее.
— Неужели и тут, в собственном доме, я окружена шпионами?
Но решимость написать барону не покидала ее. Избрав очень миниатюрный листок лиловой бумаги с хризантемой вместо монограммы, принцесса писала:
«Дорогой барон!
Я знаю, что Вы в Нагасаки; мы оба окружены массой шпионов. Против Вас целая секта душителей, ожидающих случая заманить Вас в западню. Будьте осторожны. Ваша жизнь мне дороже моей собственной и для меня поберегите себя. Знайте, что я позаботилась об охране; в Нагасаки прибудут лица, задача которых быть Вашими телохранителями. Их лозунг — слово «Хризанта». Верь им, они наши друзья. Быть может, вскоре мы увидимся с тобой, но покуда что имей терпение.
Твоя Хризанта».
Принцесса сложила письмо в продолговатый лиловый конверт, на котором также красовалась хризантема.
Почти автоматично принцесса спрятала письмо за пазуху, не отдавая себе отчета в тех способах, какими ей удастся доставить его по назначению.
Хризанта еще пребывала в раздумье, когда шум подъезжающего экипажа ее вернул к действительности.
Она ударила в ладоши и немедленно прибежали две маленькие мусме и бросились с глубокими поклонами на роскошную голубую циновку.
— Узнайте сейчас, кто к нам приехал.
— Дзук-Чей, — доложили через несколько минут прибежавшие мусме.
— Пошлите мне Резалию, — приказала принцесса.
Резалия принадлежала также к мусме.
Ей было, однако, уже тринадцать лет и она, на правах старшей, руководила этой маленькой бригадой прислужниц. Кроме того, Хри-занта давала ей, как своей доверенной, разные интимные поручения, и в былом флирте принцессы Резалия принимала деятельное участие.
Резалия поспешила на зов.
— Послушайте, Резалия, я сейчас напишу маленькую записку, и вы ее отдайте Дзук-Чею, но только незаметно, чтобы никто — и даже папа — ничего об этом не знал. Дзук-Чей, наверно, пришел к отцу, который вчера посылал за ним, желая узнать подробности тайного парламентского заседания. Вы меня понимаете, я вам даю тайное поручение, — сказала Хризанта, подчеркнув слово «тайное».
Резалия в знак того, что поняла приказание принцессы, распростерлась на полу.
— Встаньте и помогите мне одеться.
Утренний туалет японки незатейлив: кимоно представляет собой нечто вроде капота-ампир с той лишь разницей, что японки поверх кимоно носят особого рода кушаки, прозванные европейцами дамскими седлами.
Вскоре туалет Хризанты вплоть до прически был приведен в порядок.
Она села за письменный стол и принялась писать.
Едва Хризанта успела дать Резалии письмо для Дзук-Чея, как в комнату принцессы вошла мать. Приласкав дочь, она заговорила: