Исполнитель Желаний

Они миновали последний из кварталов эконом-класса, с устремленными в небо шпилями, башенками

и мансардами жилых высоток, пересекли небольшой парк с листьями, покрытыми толстым слоем серой

дорожной копоти и нырнули в пешеходный тоннель, проложенный под автострадой. Жёлтый свет ламп,

сырость и камень делали это место мрачным. Друбенс с отвращением отвернулся, заметив гниющую кошку

в одном из водосточных желобов.

Бедняцкие районы тянулись дальше до самого порта – в основном здесь остались дома старой

постройки: блочные штампованные пяти– и девяти-этажки с типовыми квартирками, тесными как гнезда

ласточек-береговушек. Тут не было ни подземных паркингов, ни стадионов, ни детских площадок – древние

проржавевшие колымаги стояли прямо в дворах, капоты их были завалены палыми листьями. На узких

грязных тротуарах тут и там в асфальте виднелись выбоины, в этих кварталах его перекладывали в несколько

раз реже, чем в остальном городе.

Они прошли мимо приземистого серого здания с государственным флагом над входом – районной

школы-восьмилетки для бедняков. В её дворе несколько чумазых мальчишек играли в футбол ободранным

мячом.

Дальше, за покосившемся деревянным забором, на котором в нескольких местах были написаны

краской неприличные откровения, начинались совершенно дикие места. Асфальта там не было вовсе и

желающие попасть на Заброшенные Верфи вынуждены были месить жидкую осеннюю грязь на извилистом

просёлке, по краям которого торчали ободранные гаражи, остовы погибших автомобилей, пришедшие в

негодность резиновые покрышки, гнилые доски, колотые бетонные плиты и разнородный строительный

мусор.

Здания Заброшенных Верфей, словно гигантские затонувшие корабли, высилась на горизонте.

Неприветливо смотрели на всех идущих черные проёмы окон. Некоторые из них были закрыты фанерой или

заклеены газетами. В воздухе пахло собаками, голубями, стоялой водой, нечистотами – дух нищеты – и сквозь

него совсем немного пробивался свежий и холодный аромат моря…

– Мы пришли, – сказала, наконец, Иверри, указывая на служивший дверью пролом в кирпичной стене,

– добро пожаловать.

– Кыш! – крикнула она, вступая внутрь, и небольшая стая голубей, едва не сшибив господина

Друбенса, с ветром вырвалась из проёма. – Гадят, паскуды, сил нет,– выразительно пожаловались Иверри.

– Их можно понять, – заметил ей старик, – там у вас внутри хоть немного, но теплее.

Гай сидел в довольно хорошем, малость облезлом мягком кресле с закрытыми глазами. Господин

Друбенс удивился тому, что в столь убогом жилище обнаружилась вполне приличная мебель. Тут была и

лампа с абажуром на стройной высокой ножке, и деревянный шкаф с большим зеркалом, и сервант со

стеклянными полками.

– Ну как, нравится вам обстановочка? – приоткрыв один глаз осведомилась хозяин, – представьте, все

это великолепие я подобрал на свалке; такие как мы не пропадут, покуда на свете есть люди, которые

выбрасывают вещи не потому, что те основательно прохудились, а лишь от желания новизны. Рад

приветствовать вас в своём маленьком королевстве. Я король мусорной кучи! У меня нет ничего, терять мне

тоже нечего, стало быть, я всесилен и неуязвим!

Гай Иверри засмеялся, а мать его шепнула виновато:

– Не обращайтесь внимания, он дурачится, господин.

– Меня зовут Роберто Друбенс, – сказал гость.

– Очень приятно. Гай, – хозяин не покидая кресла протянул ему руку.

Повсюду в помещении, где источников света было всего два, лампа и пролом, сквозь который они

вошли, сразу бросались в глаза приметы ремесла: фигурки, как готовые так и недавно отлитые,

нешлифованные, стояли повсюду, на полу, на столе, на застеленных газетами табуретках, тонко осевшая

гипсовая пыль делала поверхности мебели блеклыми, будто заиндевелыми. Возле кресла Гая лежала

раскрытая опалубка, заполненные тенью выемки в гипсе, видимо, только что выпустили на волю, словно

птицу из яйца, очередную смоляную фигурку. "Эбеновое дерево…" – усмехнулся про себя Друбенс. Иверри

принесла гремящий металлический чайник, развела огонь в закопченной кирпичной кладке, загородила

входной проем сбитым из нескольких досок щитом.

– Это от ветра, – пояснила она, – и от птиц. А то каковы нахалы! Ежели хлеб ешь, так на самую голову

усядутся и прям изо рта клевать станут. Озверели совсем. Дожди, осень, на помойках мокрота, киснет все

скоро.

Дым от костра потянуло наверх, в неровную страшную дыру в потолке, по краям которой торчала

словно нитки в гигантской прорехе изогнутая арматура.

– Где вы взяли эти фигурки? – напрямую спросил Друбенс, принимая из рук Иверри горячую

фаянсовую чашку с кипятком – хозяева, скорее всего, ничем больше не собирались его потчевать.

– Нашёл, – просто ответил Гай, закинув назад растопыренными пальцами упавшую на лоб челку.

Склонившись, он зачищал крупнозернистой шкуркой неровности шва одного из своих изделий.

– И вы ничего о них не знаете? – маленькие блестящие глазки старика остановились на лице Гая. У

него большая монументально тяжелая голова, косой, как будто срезанный лоб, нос с чёткими гранями, словно

высеченный несколькими сильными ударами резца; широкий тупой подбородок и почти полное отсутствие

губ придают прямому плоскому рту значительность и строгость.

– Нет, – ответил Гай.

– А как же слова, которые вы нацарапали на поставках?

Гай снова оторвался от работы и поднял взгляд. В его глазах мелькнуло подозрение.

– Вы часом не из полиции?

– Если, как вы утверждаете, вы нашли эти фигурки, а не украли, то вам ничего не грозит, будь я хоть

агентом самой совести, – отпарировал старик.

– Они что, ценные? – спросила матушка Иверри. Она сидела на корточках у очага, прихлёбывая для

согрева кипяток из чашки со сколотой ручкой. Пламя вырастало под её обветренными морщинистыми руками,

словно красивый цветок на попечении у заботливого садовника. Иверри терпеливо подкармливала костер

ломаными досками, картонками, тряпками. Ей было не больше пятидесяти лет, но, рано увянув от плохого

питания и суровых условий жизни, она казалась совсем старухой.

Иверри смотрела на Гая. Когда она была молода и жила с одним хорошим человека, учителем, он заметил

в мальчике способности к изобразительному искусству и посоветовал ему совершенствоваться в мастерстве;

он отдал Гая в художественное ремесленное училище, закончить которое тому, к сожалению, не пришлось,

но два года обучения там сильно выручили его и Иверри, когда после смерти учителя они снова оказались на

улице. Их отправили в распределитель, трудоустроили и продлили регистрацию; но кому понравится жить в

тесной клетушке общежития для мигрантов и непосильно работать по двенадцать-четырнадцать часов в

сутки? Многие сбегают, предпочитая более неустроенную и опасную, но вольную жизнь на чердаках, в

подвалах или в прокопченных кострами лабиринтах Заброшенных Верфей.