Страница 1 из 217
ИСПОЛНИТЕЛЬ ЖЕЛАНИЙ
Роман-притча в двух частях
ПРОЛОГ
Когда известный археолог и этнограф Эдвард Боллтон привез из дальней северной экспедиции
маленький кейс с загадочными черными статуэтками, пролежавшими в леднике предположительно не одно
тысячелетие, в аэропорту ожидали прибытия крупной партии кокаина. Явление значительное, надо сказать,
но по нынешним временам не такое уж редкое. Сотрудники службы безопасности регулярно находят в багаже
вполне приличных на вид граждан различные подозрительные грузы. Несмотря на все усилия властей
килограммы кокаина каждый день пересекают границы государств. Ничего особенного. Эта партия была
просто одной из очень многих крупных партий кокаина. Но на беду именно она оказалась точкой
столкновения интересов двух мощных конкурирующих преступных кланов – и представители одного из них,
которым было поручено её перехватить, впопыхах приняли Боллтона за нужного им человека и выкрали у
него кейс. Разумеется, вся эта история не имеет никакого отношения к дальнейшему повествованию, это
чистая случайность.
Обнаружив свою ошибку, преступники просто-напросто выкинули статуэтки на одну их городских
помоек, где и обнаружил их некто Гай Иверри, человек абсолютно свободный, не обременённый никакими
обязательствами, но, надо заметить, и никаким имуществом, обитающий на Заброшенных Верфях вместе с
матерью, которая занималась продажей на рынке грошовых брелоков и украшений из полимерной смолы,
изготовляемых Гаем, а так же барахла, находимого им в мусорных баках и личными усилиями приводимого
в более-менее товарный вид.
ГЛАВА 1
1
Кирочка помнила себя раньше, чем научилась ходить и говорить. Не личностью, конечно,
принимающей участие в событиях, как помнят себя взрослые люди, нет, скорее неким плавающим сознанием,
взором изнутри, словно из-под воды.
Детство её проходило среди огромных как небоскребы книжных шкафов отца, в зарослях поблеклых
маков на обоях, пересеченных желтыми солнечными полосами, на шершавых красных коврах и на серо-синих
клеточках линолеума в коридоре.
Самым началом континуума памяти был детский крем. Кирочка сидела в своей кроватке и увлечённо
грызла алюминиевый тюбик с изображением счастливого, но с естественно-научной точки зрения абсолютно
несуразного ярко-розового слона, который куда-то летел по тесному сплюснутому телу тюбика, махая
огромными ушами.
Всё бы ничего. Но неожиданно тюбик продырявился в одном месте, и детский крем подло полез
наружу в образовавшуюся щель. Кирочку это поразило, непредсказуемость способна поставить в тупик даже
более зрелое и опытное существо; в тот же миг ей безумно захотелось выразить всю гамму обуревающих её
сложных чувств, рассказать, что именно произошло и поинтересоваться, как можно помочь делу – но вышло
у неё вместо всего этого только “ааааааа”… Вскоре пришла мама.
А годы спустя, повзрослевшая уже Кира, вспоминая этот случай, всякий раз с удивлением замечала,
что почти ничего не изменилось в ней с тех пор, ну, разве только в ее сознании нагромоздилось значительное
количество информации, но самоощущение, “чувство себя в мире”, как она это интуитивно нарекла, осталось
прежним, точно таким же как у той девочки, только что очнувшейся от небытия, сидящей в деревянной
кроватке и пытающейся думать свою первую настоящую мысль, не охватывая ее еще целиком, путаясь в ее
размахавшихся как рукава галактики туманных клубах…”Я мыслю, значит я существую…”
Потом было молоко. Точнее, весовая сметана. Мама часто брала с собой Кирочку в Дешевый
Гастроном, и она долго-долго, пока не кончалась вся длинная очередь, в конец которой становилась мама,
очарованно наблюдала, как густая, нежно-кремовая сметана стекает с черпака в прозрачные стеклянные
банки, приносимые покупателями, как изнутри она мажет стенки, ложась волнисто и не сразу растекаясь.
Почему это зрелище так сильно завораживало ее, Кира не могла объяснить, но ничто не могло отвратить ее
от созерцания неторопливого струения, тягучего воссоединения мягких белых слоёв; в нем сосредотачивалось
всё тогдашнее Кирочкино понимание жизни, с ее непрерывным слиянием одного с другим, с ее плавным и
невнятным переходом прошлого – в будущее.
Только однажды ей пришлось отвлечься от задумчивого любования складками льющейся сметаны на
мальчика, который тоже пришёл в Дешёвый Гастроном со своей мамой, но, не найдя удовольствия в
наблюдении за процессом наполнения банок – он сначала стоял рядом с Кирочкой у прилавка – стал к ней
приставать:
– Ты чего туда уставилась? Давай играть.
– Не хочу.
– Почему?
– Просто не хочу.
– Стоять и смотреть скучно, надо что-то самому двигать.
– А я хочу смотреть. Уйди.
Подобный бессодержательный разговор продолжался еще какое-то время, пока мама мальчика не
взяла его за руку и не увела, она уже купила сметану, а вслед за нею купила сметану и мама Кирочки. Они
тоже ушли из гастронома, но Кирочка почему-то еще думала об этом мальчике с чистым синим цветом глаз
как на картинках, ведь он весь тоже был процесс, такой же непрерывный и красивый, как разливание сметаны,
каждое движение его пальцев, губ, ресниц продолжало другое движение и существовало само по себе и
длилось, длилось…
Если так можно сказать о ребенке, то Кира любила одиночество. Скажем так, оно представлялось ей
наиболее комфортным состоянием. И ее детство было абсолютно счастливым до тех пор, пока она
безраздельно владела миром, внутри которого существовала, или миром, который существовал в ней – своим
миром.
Но однажды утром мама разбудила Кирочку раньше обычного и сказала, что сегодня они отправятся
в детский сад.
Это оказалось приземистое кирпичное здание. И Кирочка очень долго не могла понять, почему это
место называют "сад." Ведь в саду должны расти цветы. Однако, на этом ее огорчения не исчерпались. Мало
того, что там не обнаружилось никаких цветов. В странном кирпичном саду были другие дети. В Кирочкин
мир вдруг пришли чужие. Расположились в нем, и преспокойно стали им распоряжаться. Ещё хуже, чем тот
мальчик, который мешал ей смотреть на сметану. Они отнимали у Кирочки игрушки, толкали её и валили на
пол. А однажды, когда она нечаянно описалась, стали громко и обидно смеяться. Её мир больше не
принадлежал ей, его отняли, сломали, деформировали, и теперь Кирочке, чтобы в нем помещаться, нужно
было как-то измениться самой, сьежиться, сложиться, приспособиться.
Она плакала и просила маму больше никогда не приводить её в детский сад.
Мама, разумеется, мольбам не вняла, и для Кирочки, сливаясь одно с другим, потянулись чёрно-
оранжевые мрачные утра несчастного подневольного существа. Мама просто брала её за руку и вела.
Расплывающиеся от слёз фонари казались большими некрасивыми цветами на тонких высоких стеблях.
Мокрые разноцветные листья словно яркие стикеры липли к квадратным плитам дорожки.