Страница 14 из 217
это жизнь…
– А как же монета? Что мне с ней делать теперь? – с усилием произнёс Билл и прикусил губу.
– Секрет пока не раскрыт. Потому двигайся дальше. Ничто так не толкает вперёд, как неразгаданная
тайна, это твоя тайна и твой путь.
Историк улыбнулся тихой грустной улыбкой.
– Мне тоже уже пора, – продолжил он, -. Ваш директор решил положить конец моим педагогическим
экспериментам. Я уезжаю домой.
Билл молча наблюдал как учитель собирает вещи со стола. Как он складывает книги, обтирает от пыли и
убирает в портфель миниатюрную старинную вазочку, настольный бронзовый бюст Вождя, позолоченные
часы.
– Прощай, и помни: кажущееся напрасным порой может неожиданно принести пользу, а необходимое
и разумное на первый взгляд – оказаться совершенно напрасным. Вот я, например, проработал в этом
заведении десять лет, и теперь ухожу без сожалений, хоть недолго, но жизнь дала мне возможность
быть здесь и сеять свои семена, пусть даже прорастет из них всего одно, если вообще прорастет. Удел
учителя – не глядя бросать зерна, они попадают и в сочный чернозем, и в мерзлую глину – нет более
напрасного труда, если ничего не выросло, как и нет большей сладости, чем принимать из рук ученика
хлеб, проросший из твоего семечка. Учись принимать с лёгкостью тщету своих стараний, и это
сохранит тебе возможность радоваться жизни, что бы ни случилось.... Представь, к примеру, если бы
матери вдруг перестали рожать: ведь каждый рождённый рано или поздно умрёт, так к чему терпеть
боль, производя его на свет? Все мы в своей жизни рождаем для смерти, строим для разрушения и
обретаем знания вопреки грядущему забвению – в спокойном принятии этого и заключена самая
большая мудрость.
ГЛАВА 3
1
Сухонький старичок с остроконечной бородкой и жалящим взглядом маленьких глубоко посаженных
карих глаз прогуливался в выходной день по тротуару неподалеку от Красного Рынка. На нем было новое
клетчатое пальто, чистая фетровая шляпа, и, несмотря на ясное небо, в руке старика грациозно покачивался
при каждом шаге сложенный зонт-трость длиною почти в половину его роста. В последнее время господин
Друбенс иногда чувствовал резко набегающую слабость во всех членах, и участковый терапевт посоветовал
ему больше бывать на свежем воздухе. “Разумная физическая активность стимулирует обмен веществ, что в
вашем возрасте особенно актуально…” “Хорошо ещё, что он не знает, сколько мне на самом деле…” -
посмеивался про себя старик.
Неспешно прохаживаясь вдоль необычайно длинного ряда барахольщиков, яркий солнечный свет
сегодня выманил на улицу даже самых ленивых, господин Друбенс сразу выделил среди прочих матушку
Иверри с её загадочными черными статуэтками. На солнце они казались еще чернее и глаже; отполированные
поверхности фигурок маслянисто блестели в золотистых осенних лучах.
Старик подошёл и остановился возле картонки. Своим наметанным глазом торговка тут же оценила
содержимое его бумажника, и уста ее разверзлись, чтобы расточать мёд и патоку:
– Добрый день, почтенный господин… – “Что бы такого наплести, чтобы этот старый олух купил у
меня статуэтки?” Хитрость кормит торговца, и Иверри завела свою заученную песенку.
– Эбеновое дерево? – недоверчиво пробурчал старик, вертя в руках одну из фигурок, – я что, по-
вашему, дурак? Это же обыкновенная полимерная смола.
Иверри смешалась, однако быстро пришла в себя и попыталась выкрутиться:
– Ну, может, и смола, только вот в смоле тоже сила, она оттягивает старческие хвори, знаете вы, вот
у меня ежели что болит, так я как положу на больное место, так и высосет все… Вы сами попробуйте. Купите,
недорого…
– Сила, говоришь… Хвори высосет… – задумчиво проговорил старик, и так посмотрел на Иверри, что
ту сразу бросило в холод.
Она опустила глаза, слишком уж страшно оказалось встретится с ним взглядом. Он как будто мигом
угадал всю суть её, и теперь только разыгрывал доверие, проверяя, куда способна завести рыночную торговку
привычка к безнаказанной лжи. Иверри подумала вдруг о своей родине, крохотной прекрасной стране на
берегу теплого моря – и зачем только понадобилось ей когда-то, глупой молодухе с младенцем на руках,
пытать счастья здесь, на севере, в столице стекла и бетона? Тогда она думала: “Все идут в города, и я пойду;
остаются только старики да калеки; недаром же говорят люди, будто в Большом Городе почётно даже
бродяжничать, там живут настолько богатые люди, что и отходами после них неплохо можно прожить…”
На деле всё оказалось далеко нет радужно. Мигрантов отлавливали, ставили на учет и отправляли на
обязательные работы. Естественно, самые грязные и тяжёлые: уборщиками, грузчиками, упаковщиками
товаров. Иверри испугалась, что этот странный старикан так на неё смотрит потому что он из Надзора. Если
их жилище обнаружат, их опять переселят в бараки, Гая заставят работать… А что будет с ней, со старой?
Мыть бесконечные лестницы небоскребов с прежним проворством она уже не сможет. Поговаривали, что
Надзор усыпляет немощных и больных мигрантов как бродячих кошек и собак – они приносят Городу столько
же пользы…
Жуткий старик тем временем одну за другой брал с картонки и тщательно осматривал статуэтки, сама
торговка, казалось, его уже не занимала вовсе. Он разглядел, что на подставке каждой фигурки, на дне, тонким
острым предметом выцарапано определенное слово. "Судьба". "Время". "Богатство".
– Это что?
Иверри совсем растерялась. Она была близорука, и мелкие надписи на поставках никогда прежде не
замечала.
– Я, господин, не знаю… – В кои-то веки она не стала ничего придумывать, опасаясь, что старик снова
посмотрит на неё взглядом, от которого мёрзнут кишки. – Сын мой делает их, его и спросите.
– Отведи меня к нему, и я куплю у вас все сразу.
Торговка засуетилась. Такого ценного клиента терять нельзя, какие бы причуды он ни выказывал,
пусть хоть к Вельзевулу попросит проводить, она, Иверри, всегда рада лишней копейке. А уж если он с сыном
ее потолковать хочет – чего проще! Тот, небось, все равно дома сидит, мастерит, или вышел в закуток в домино
поиграть.
– Только идти придётся в Заброшенные Верфи, – виновато предупредила старушка, – ежели господина
это не конфузит…
Она торопливо запихала сложенную картонки в полотняную сумку.
– Никак полиция? – всполошилась одна из соседок, – кто упредил? что-то я не слыхала…
А старик и Иверри шли уже вдоль длинного ряда барахольщиков в ту сторону, где лежали гремящее
металлом и днём и ночью скоростное шоссе, промышленный порт, грязные улочки окрест, и вдалеке, там, где
глаз больше не упирался в стены и крыши – Залив – бескрайняя серебристая гладь под слабо-голубеющим
осенним небом.