Исполнитель Желаний

друга.

Как только его пальцы коснулись поверхности материала, холодной, гладкой, Магистр решил, что

сегодняшняя находка – глас небес, подсказка, новый фрагмент грандиозной мозаики, которую ему предстоит

собрать…

– Сон в руку! Надо же… – пробормотал он суеверно, убирая фигурку в карман плаща.

Внезапно внимание Магистра привлёк ещё один предмет – чёрный кейс. Он лежал в самом дальнем

углу, и луч фонаря лишь слегка задел его; створки кейса были раскрыты, он распластался, точно мертвая

птица, его строгие кожаные поверхности были покрыты тончайшим как паутина слоем гипсовой пыли.

Гай Иверри очень долго торговался с Антикваром, желая выудить у этого скряги нечто хоть

сколько-нибудь значительное. В результате кейс Эдварда Боллтона так и не был продан, чтобы затем быть

почищенным и перепроданным ещё кому-нибудь. Он гордо избежал участи пойти по рукам и гнил в сыром

углу.

Магистр осторожно поднял его, оставив на запыленной поверхности чёткие следы пальцев.

Замочек был сломан. Кейс – пуст. Но в одном месте дно его было немного повреждено, и Магистр

догадался, что в кейсе имеется секретный отсек. Шумно выдыхая пар, он приложил некоторые усилия и

выломал дно.

Какой-то удлиненный предмет, бережно завернутый в несколько слоев ткани, нашёл своё

пристанище в потайном отделении кейса.

Магистр принялся нетерпеливо разворачивать ткань.

Это оказалась флейта. Необыкновенно изящная, чёрная, довольно увесистая, изготовленная, по-

видимому, из того же загадочного плотного гладко отшлифованного материала, что и статуэтки, найденные

Гаем.

Магистр решил поднести её к губам, он никогда не играл, но это вполне естественное желание,

когда в руки попадает музыкальный инструмент, – попробовать как он звучит…

Но как только он начал приближать флейту к лицу, им овладело беспокойство, сначала очень

легкое, но по мере того, как расстояние между губами Магистра и флейтой сокращалось, беспокойство

нарастало, угрожая перейти в панический ужас… В какой-то момент Магистр не выдержал и опустил

флейту.

Он понял, что она не совсем обычная. Но какого рода заклятие на неё наложено, Магистр пока

определить не мог. Он ещё раз внимательно оглядел инструмент; почти незаметная, тоненькая как

карандашный штрих трещинка проходила почти по всей длине флейты, гладкий чёрный материал скупо

поблескивал в свете, льющемся из пролома в стене.

Магистр положил флейту в карман. Это место отдало ему всё, что могло, надо было уходить;

Магистр привычно чувствовал тишину пространства здесь, где он уже побывал, и постепенно нарастающий

зов там, где он должен был оказаться.

Жмурясь от яркого света, Роберто Друбенс вышел на улицу через пролом.

"Ах, вот оно что…" – устало подумал он, приметив огромный транспарант, натянутый вдоль фасада

полуразрушенного здания напротив.

Торгово-развлекательный центр "Радуга над заливом" – гласила синяя надпись на белом фоне.

Магистр прикрыл сухие веки; перед его внутренним взором моментально выросло огромное здание,

сверкающее на солнце стеклом и металлом как бриллиант; сотни дорогих бутиков, тысячи квадратных

метров торговых площадей, ресторанный дворик, скоростные лифты и эскалаторы… Сколько можно! До

чего уже дошли люди: для того, чтобы потреблять самим, они заставляют потреблять других…

Каждую минуту на свет рождается новое желание. Где-то есть такие люди, и их очень много, для которых

профессия – сидеть и думать, чего же ещё такого предложить другим людям. Чтобы они это захотели. И

были рады за это заплатить.

Фабрика желаний.

Она работает исправно. Захотел – приобретай. Нет денег? Ничего страшного! Банки тут как тут -

они готовы предоставлять тебе кредиты, чтобы твои желания исполнялись незамедлительно. Чтобы ты даже

не успел подумать, а действительно ли тебе это так необходимо? Тебя вынуждают спешить. Ведь чем

быстрее ты будешь осуществлять желания, тем больше желаний ты успеешь осуществить. И потратишь на

это больше денег.

Тебя старательно убеждают в том, что исполнение желаний – единственный смысл твоего

существования.

2

Эрн рос удивительно красивым мальчиком. Он становился прелестнее день ото дня: будто бы самые

лучшие идеи Художника – творца человеческих тел – слетались к его колыбели как мотыльки, постоянно

совершенствуя облик младенца.

В раннем детстве – пока Эрн ещё сидел в коляске или шёл за руку с папой – его красота выступала в

роли постоянного источника удовольствий; везде: во дворе, в транспорте, в магазинах – над ним

принимались кудахтать тётечки «ах, какая прелесть!», его гладили по хорошенькой белокурой макушке,

рассказывали ему сказки, пели песенки, изобильно одаривали яблоками, бубликами и леденцами. Дирк едва

успевал убирать предназначенные сыну гостинцы в сумку – не без оснований он опасался, что от такого

количества лакомств у ребенка начнётся диатез. Разумеется, избыток восхищённого внимания не мог не

сказаться и на характере мальчика – Эрн рос самовлюблённым, привередливым и плаксивым. К трём годам

он уже усвоил, что стоит ему поглядеть на кого-нибудь жалобно своими огромными фиалковыми глазами,

улыбнуться, помахать очаровательно пухлой белой ручонкой, как ему тотчас перепадёт какая-нибудь ласка

или угощение.

Эрн был прекрасен в той же степени, в какой был уродлив его отец. Никто из тех, кто видел их

вместе не верил в то, что они вообще родственники. Тем более, такие близкие. Незыблемость законов

генетики заставляла окружающих немедля отвергать мысль об отцовстве Дирка. В головах людей не

укладывалось: каким образом самое уродливое существо могло породить самое красивое? Все друзья и

знакомые Дирка были уверены в том, что он воспитывает найдёныша.

Со временем под давлением общественного мнения Дирк и сам начал сомневаться в своей

причастности к рождению Эрна, но он так полюбил мальчика, так привык к нему, что не хотел знать правды

и не обращался в генетический центр. Он не делал этого до тех пор, пока в возрасте шести лет избалованный

и эгоистичный красавчик Эрн, разглядывая себя в маленьком зеркальце, вдруг не заявил ему:

– Такой урод не может быть моим отцом.

Высказывание ребенка так поразило Дирка, что в первый момент он даже не мог ничего сказать.

Конечно, он понимал, что перед ним существо юное, незрелое, которому пока чужды высшие нравственные

и моральные ценности; мало кто ещё в таком возрасте понимает, что следует быть почтительным и

благодарным по отношению к своему родителю…

– Нет, это такой злой и глупый мальчик не может быть моим сыном, – произнёс Дирк с усилием и

вышел из комнаты. В воспитательных целях он решил не реагировать на громкий рёв Эрна, которому

показалось, что его незаслуженно обидели.