Ласко́во

В избе сидели мужики и бабы, внимательно слушали Фокуса. Папашин вопрос волновал всех, поэтому все ждали, что ответит Михаил.

– А, слышь, как шапкой накроют. Сразу со всех сторон, – сказал Фокус.

Кто-то из мужиков вздохнул:

– Итта подготовлено…

– А как же, – продолжал Фокус. – Тут, брат, такое дело: с анчихристом весь мир борется.

Посидел, подумал, потом опять перешёл к священному писанию:

– Ибо сказано в писании: и сойдет на землю анчихрист в образе человека и будет мутить народ.

– Вот и сошёл, и разве не му́тя? Мутя. О, господи, прости, – перекрестился Бобка.

– Мутя, – так, что дальше некуда. Бывало, заплатил раз в год налог да страховку и живи спокойно, нихто тебя не трогае. А тут, прости ты господи, только что шкуру не деруть, – разошлась Груня.

Груня, надо сказать, никогда ничего не платила и с неё даже и не требовали: всё равно взять нечего.

Фокус продолжал:

– Ещё сказано: паутиной опутают землю и всё перемешается. Людей сгонят, как скотину, в одно стадо, всё будет общее – жёны и дети, и спать будут под одним широким одеялом, а бога забудут, и матери станут прожирать детей своих.

Слушали Фокуса внимательно, боясь пропустить хоть слово, а ещё больше боясь наказаний господних, которые Фокус предрекал.

– Го-осподи боже милостивый, – крестились старухи, – за што такая кара…

Бобка считался самым набожным. Священник, когда приезжал в Ласко́во, останавливался у него. Вот и теперь Бобка поддакивал:

– Хм, за што кара… Известно, за што: бога забыли, вот за што. А господь ить так сказал: буду терпеть до конца, а потом буду мучить без конца. Молиться надо, в храм божий ходить.

Тятяша попытался возразить:

– Молиться и дома можно. Грешить не надо.

– Домашняя молитва не так доходна, – отвечал Бобка.

Мужики помоложе время от времени пытались зубоскалить.

– Ну, Вань, – говорил Тимоха Макаров Ване Мишину, – уж под одним-то одеялом я переберусь к твоей молодой.

Но старики и особенно старухи гневно пресекали такие разговоры. И уж на что шутником был дед Бобка, а тут и он шуток не любил.

– Нам божье слово цытають! – прикрикивал он.

Фокус разъяснял писание: антихристы – это большевики, паутина – телеграфные провода, общее стадо – коммуна, а прожирать детей – делать аборты. В 2000 году сойдутся в драке два петуха – белый и красный – и неизвестно, кто победит. И после той драки на Земле, в разных ее концах, останутся единицы разноязычных людей.

– И человек, увидев след человеческий, будет бояться за жизнь свою, – так заканчивал проповедник разъяснение священного писания.

Книг Фокус с собой не носил. Говорили, что у него будто была библия, но точно никто не знал. Он ходил по деревням и только рассказывал, разъяснял писание. Тем и кормился.

Когда началась коллективизация, его слова в глазах крестьян получали подтверждение, и авторитет проповедника рос. Вскоре Фокуса арестовали, несмотря на бедняцкое социальное положение, и увезли.

Щипаный

На одном из хуторов еще до революции жил Никифор. Говорили, что хозяйство у него было крепкое. Году в девятнадцатом к дочке Никифора Иришке был принят в дом зять Вася по прозвищу Щипаный.

Пока был жив Никифор, Вася с Иришкой работали на хуторе, рожали детей. А когда тесть умер и главой семьи стал Василий, хозяйство на том хуторе очень скоро сделалось одним из самых бедных во всей округе.

В заливных лугах по речке росли в пояс травы, но Щипаный косить не хотел, отдавал покос исполу. А потом пришла лень прибирать и готовое сено – и он продавал покос на корню. У тестя на приречных склонах росли тучные хлеба. Щипаному и на пашне работать стало в тягость, и он год от года запускал пашню или сдавал в аренду.

При Никифоре Иришка доила трёх коров. Щипаный одну за другой продал их всех, а потом и лошадь. В тридцатые годы по сельсоветским книгам он числился даже не бедняком, а батраком.

И вот батрак Петров Василий одним из первых попал в список актива и с удовольствием просиживал целые дни на сельсоветских сходках. Дома Иришка с пятью малыми ребятами спины не разгибала, выбивалась из сил. А здоровый, как бугай, муж тем временем околачивался в сельсовете, встревал в разговоры о бедняках, середняках и кулаках.

Кулак оказался рядом, в деревне Каменка – Алексей Фёдоров. Он, его старший сын Ефим с женой Устишкой, средний и младший сыновья Яков и Коля – семья сильная, работящая, а земли по силе было мало. Поэтому Алексей нашел занятие для Яшки и Коли. Научились мальцы делать санки, тележки, стали принимать заказы. Потом к тележкам да санкам добавились шкафы, комоды, прялки, кровати, столы.

Вторая изба Федоровых превратилась в мастерскую. А семья большая, в одной избе жить тесно, да и Якову пришла пора жениться. Купили где-то дом-пятистенок, поставили через дорогу. В одну половину дома перенесли столярную мастерскую, а в другой установили маслобойню. И тем самым дали окрестным крестьянам громадное облегчение. Ведь сколько труда требовалось, чтобы приготовить льняное масло! Семя надо было сперва высушить на противне в печи, затем растолочь в ступе, перетереть вручную с добавлением соли и воды, снова на противне поджарить за заслонкой. И лишь после этого, насыпая в мешочек, можно семя зажимать в би́ло, и бить молотом, чтобы потекло масло. А тут – знай крути колесо да размалывай семя в муку; потом зажимай винт и – побежало в чашку душистое масло. И уже никто не стучал деревянным молотом по билу – ждали лишь очереди, чтобы масло – выжать.

И ещё одно доброе дело сделал Лёха – купил молотилку и веялку. Крутить, правда, их надо было вручную, но всё равно это куда легче, чем молотить цепами или веять с лопатки.

Надо сказать, что ни одна из машин (а по тем временам это были машины) не пускалась по рукам. Не говоря уже о стационарной маслобойке, молотилку и веялку в поездках по деревням сопровождал кто-нибудь из сыновей Лёхи, ухаживал за ними, смазывал.

Нечего и говорить, что Лёха был причислен к кулакам. Еще бы! Ведь всё, что есть у Лёхи, – на виду. А то, что всё это добыто не чужим, а собственным трудом – для Щипаного значения не имело. Батрак Щипаный, раскулачивая Лёху, ещё и упрекнул его:

– Моя баба тебе рожь жала.

Да, было такое. Может, всего один раз. Но Иришке на своем хуторе жать было нечего, а детей кормить надо…

Щипаный был нештатным председателем ККОВ – крестьянского комитета общественной взаимопомощи. Так он и подписывал выдаваемые им справки. Не помню, чтобы кому-нибудь помог его комитет, а вот что его самого называли “ков”, это помню.

Зимой по воскресеньям в Ласко́ве у Тимохи собирались картёжники и играли на деньги в “очко” или в “буру”. В числе заядлых картёжников был и Щипаный. Однажды он много проиграл, но отдавать было нечего, и он, как всегда пьяный, поднял скандал. В избе было полно народу: приходили смотреть игру многие мужики, молодежь, да и мы там вертелись. И вот когда шум уже готов был превратиться в драку, Нюшка Мишина пристыдила Щипаного:

– Ва-ась, а Ва-ась, да что ты разошёлся – ить ты наш “ков”!

И Щипаный сразу понизил голос, а вскоре и вовсе шуметь перестал.

Вряд ли кто знал значение слова ККОВ, иногда Щипаного называли “кол”, но все знали, что он член сельсовета. А это была власть.

Менялись в Митрофановском сельсовете председатели, но ни одного не было из местных, всех присылал район. Народ подметил: каждый из них приезжал на попутной подводе, а уезжал обозом из 4–5 подвод. Каждый новый председатель, ознакомившись с обстановкой, сколачивал свой актив. Один из председателей, еще до начала коллективизации, “отшил” Щипаного из актива. Понял, видимо, что с таким “батраком” не нажить авторитета.

Щипаного ненавидели, но боялись, особенно после того, как он, пьяный, ударил ножом Ваню Онисимихина. Тогда такого еще не бывало – чтобы в драке применять нож. Появилось позднее.

Щипаный мог устроить поджог, обокрасть – ему всё до поры сходило с рук.