Страница 9 из 146
В камере было темно, сыро и пусто. Пахло помоями, где-то в углу шуршала одна единственная крыса, что свидетельствовало о том, что еда здесь появляется регулярно, а значит и посетители тоже не редкость. Цеса попыталась осмотреться, но голова болела настолько сильно, что каждое движение отзывалось в ней практически нестерпимой болью. Гулкий стук отдавался в ушах с каждым ударом сердца, кровь пульсировала в жилах, в глазах темнело. Тошнота упорно не хотела отступать, но как-то излечить себя у Цесы не было возможности: кандалы были зажаты так туго, что пальцы на руках онемели от боли и отказывались двигаться. В горле пересохло, губы потрескались и кровоточили. Положение усугублялось тем, что долгое пребывание в неудобной позе никогда еще не сказывалось на человеческом организме положительно.
Цеса устало закрыла глаза. Одно лишь это незначительное движение прокатилось волной боли по всему телу. Тишину не нарушало ничего, кроме нечастого крысиного попискивания. Прямо скажем, незавидное положение, еще более удручающе лишь потому, что Цеса понятия не имела, что это за место, почему она здесь и с чьей такой легкой, а точнее тяжелой руки здесь оказалась.
Попытка вспомнить все произошедшее накануне вызвала лишь бурю разнокалиберных эмоций и еще большее желание отомстить, во что бы то ни стало. В памяти то и дело сами собой всплывали жуткие подробности осиротившего Цесу события: застывшее лицо матери, которое даже при плохом освещении настолько ярко запечатлелось, что забыть его вряд ли получится, даже используя воздействие и телепатию. Раны на руках, не перестававшие кровоточить даже несмотря на сдавливавшие их кандалы, напоминали об обломках некогда любимого родного дома, об изувеченном теле отца, которого Цеса так и не смогла вытащить из-под обрушившейся балки. Но еще больший ужас внушала та мысль, что этот страшный вечер был последним в её жизни, когда она могла еще что-то исправить, остаться в живых и на свободе, найти убийцу и, как бы ни было больно об этом думать, похоронить родителей. Находясь же здесь, в заключении, непонятно за что и почему, Цеса могла только перебирать в голове жуткие воспоминания и давить вырывающиеся наружу рыдания. Само ощущение бессилия и невозможности исправить положение вызывали в её голове лишь одну мысль: лучше бы она зашла в дом, лучше бы её расплющило и разбросало по мостовой её останки, лучше бы она умерла вместе с ними.
Накатившее отчаяние, боль и страх заставили её открыть глаза и снова осмотреться. Серые стены из тесно сложенных камней почему-то наводили на мысль о монарших казематах, которые в подробностях были расписаны в жизнеописании беглых магов – преступников. Прямо напротив Цесы располагалась полусгнившая скамейка, предназначенная скорее для самоубийства, чем для отдыха обессилевшего узника. Она представляла собой нечто вроде деревянного орудия пытки, используемого для искусного введения заноз в тело жертвы с последующим заражением крови. В стены камеры были вмурованы пятнадцать цепей с ржавыми кандалами на концах, из чего ведьма сделала вывод, что помещение предназначено либо для шести нормальных заключенных и одного трехрукого, либо для семи двуруких и одного однорукого. На стенах темницы тут и там виднелись застаревшие ржавые пятна, покрытые налетом гнили и слизи, что говорило о частых затоплениях и непосредственной близости водоема, возможно даже рва, окружавшего замок Его Величества Користана Второго. Несколько, казалось бы, незначительных деталей, подмеченных Цесой, позволили создать более менее понятную картину происшедшего после смерти родителей. Скорее всего, какой-то высокоморальный гражданин с обостренным чувством социальной ответственности решил поймать убийцу на месте преступления, и не придумал ничего лучше, чем швырнуть в его голову первым, что попалось под руку.
«Эх, чтоб ему…» - пронеслось в голове Цесы, но закончить свое коротенькое проклятье она не успела, поскольку тишину подземного обиталища неожиданно нарушил звук шагов. Кто-то, стуча каблуками, явно направлялся к камере Цесы, при этом ведя неспешную беседу со вторым, идущим тихо и мягко, как крадущийся кот. Ведьма насторожилась, судорожно пытаясь прикинуть, как повести себя в данной ситуации: сделать вид, что она все еще находится без сознания или же громко и отчетливо заявить о своих правах и свободах и потребовать адвоката. Но заранее зная ответ, Цеса нарочито медленно закрыла глаза и бессильно обвисла на кандалах.
Глава 4.
-Я надеюсь, ты отдаешь себе отчет в своих действиях? Ты понимаешь, что может произойти, если вся эта история вдруг станет известна сам знаешь кому? – надменный женский голос эхом отскакивал от стен подземной тюрьмы и разносился по коридору, вторя стуку её каблуков.
-Значит, нужно любой ценой сделать так, чтобы не было никакого «вдруг». – Мужчина говорил тихо и вкрадчиво. Так строят речь либо очень заботливые люди, либо отъявленные мерзавцы, и что-то подсказывало Цесе, что обладатель данного голоса вовсе не собирается проявлять к ней участие.
Ведьма, насколько это было возможно в её положении, размяла запястья в кандалах, чтобы суметь хотя бы в первые несколько секунд поставить защиту. Хотя, если её действительно решили устранить без шума, никакая защита ей не поможет. Оставалась слабая надежда на то, что сработает эффект внезапности, ибо эти люди вряд ли ожидают увидеть её в сознании, в противном случае им явно стоило говорить на полтона ниже.
-Как бы тебе доходчивее объяснить… Дело в том, что ты в данный момент собираешься организовать проблему государственного масштаба. И даже я пока еще не до конца представляю себе, к чему все это приведет. Может быть, ты одумаешься и позволишь свершиться законному суду? – судя по интонации, женщина однозначно была последней зубрилой еще во время обучения, и привычка поучать всех и вся осталась у неё до сих пор. Цеса даже успела нарисовать себе её образ в чудовищных круглых окулярах с роговой оправой и внутренне злорадно усмехнуться картинке всезнающей мымры.