Страница 96 из 105
Рита Зюссфельд идет в свой кабинет, собирается, как всегда, швырнуть портфель на письменный стол, но, уже размахнувшись, резко опускает руку — ее движение затормозило закравшееся вдруг подозрение; она подходит к столу, как подошел бы любой, увидев, что ему небрежно кинули на бювар папку диплома из свиной кожи, в которую вложен разорванный банковский чек. Если бы эту сцену снять в кинофильме, то были бы следующие кадры: нервная рука выхватывает обрывок чека; и а нем видна часть суммы прописью, например пя…сяч; папка раскрывается, на экране запачканный лист диплома с загнутым углом; серо — зёленые клочки бумаги дождем падают на диплом; крупным планом лицо Риты, плотно сжатые губы, проницательный взгляд умных глаз, которые постепенно сужаются от предощущения беды. Чувство тревоги нарастает. Пальцы нервно барабанят по папке. Подозрение перерастает в уверенность — надо действовать.
И тогда Рита Зюссфельд опрометью кидается к двери, взбегает вверх по лестнице и врывается в комнату Хайно Меркеля, чтобы удостовериться в том, чего она так опасалась; она медленно обводит взглядом выдвинутые ящики, открытые настежь шкафы, весь этот ужасающий беспорядок, оставленный с таким безразличием, что сомневаться в сознательном бегстве просто невозможно. Все ясно при самом быстром осмотре: большой чемодан не лежит на шкафу, а корзинка с записями и газетными вырезками исчезла с письменного стола. Быть может, он оставил письмо? Записку? На столе, однако, нет ничего, на кресле — тоже. Рита растерянно обходит вокруг кресла, прежде чем подойти к окну и выглянуть на улицу. Мимо дома проплывают два черных зонтика, вслед за ними, бесшумно, две монахини, они свернули в сад церкви св. Елизаветы — судя по их походке, уроки Гюнтера Грасса не прошли для них даром.
Рита поправляет вязаную лепту на голове, выбегает из комнаты, выбегает из дома, не гася свет, она точно знает, куда ей надо мчаться. Она едет по Ротенбаумшоссе, к вокзалу Дамтор, а следом, колесо в колесо, несется дребезжащая развалина, облепленная розовыми трилистниками, она останавливается рядом у светофоров, так близко, словно ищет контакта. Какие-то юнцы кивают Рите Зюссфельд и жестами показывают, что готовы заключить ее в объятия! Велосипедисту в форме гамбургского патруля — фонарь висит на верхнем кармане кожаной куртки — удается втиснуться между ними у светофора. По привычке Рита Зюссфельд ставит машину возле Американского центра.
А вот и вокзал Дамтор, мрачная мечеть пассажирского движения в стиле модерн, с этого вокзала Марет и Рита всегда уезжали и сюда же приезжали, и он, Хайно Меркель, тоже; это их вокзал.
С группой студентов, стиснутая со всех сторон, Рита Зюссфельд идет по расчерченному белыми полосами переходу, пробирается между отсыревшими дубленками, обходит тех, кто не желает прибавить шагу, пока движение толпы, правда несколько поредевшей, почти совсем не прекращается. «Пропустите! Разрешите пройти!» Молодые люди ворча сторонятся, нехотя отступают на шаг, они намерены послушать следующую песню в исполнении оркестра полиции, который в завершение Недели дружбы выступает здесь с программой народной музыки. Впрочем, все эти облаченные в форму «друзья и помощники», не исключая их гуттаперчевого дирижера, производят весьма унылое впечатление, они играют с мрачным напряжением, окоченевшими пальцами, и при желании в их версии «Down by the Riverside»[21] можно услышать только жалобы и стоны, так медленно и торжественно они это исполняют. Скорее пройти мимо, мимо всего — мимо очередей у билетных касс, мимо всех тех, кто топчется вокруг киосков и жадно уплетает дымящиеся сосиски, мимо визжащих резервистов, которые сбиваются в кучки, чтобы лучше выразить свой восторг, — мимо всего вверх по лестнице, на перрон, откуда отходят поезда дальнего следования.
Ноябрьский сырой туман над блестящими рельсами; ожидающие поезда люди, нахохлившиеся в своих пальто так, что кажется, у них нет шеи; равномерно падающие капли рисуют узор на влажной пыли и обнажают в крошечных кружках изначальную чистоту бетона.
Где бы он мог быть? Как торопливо обходит Рита Зюссфельд перрон из конца в конец, осматривает всех, кто ей попадается на пути; она так пристально вглядывается в озябшие лица, что ей то и дело приходится извиняться; она даже касается рукой подложенного плеча какого-то темно-синего пальто, которое вполне могло бы оказаться его пальто. А вдруг он сел в электричку и поехал на Главный вокзал?
На перроне электрички в потоке входящих и выходящих пассажиров многие напоминают его по походке и осанке, он с тем же успехом может стоять у газетного киоска, как и на платформе, где дежурный в красной фуражке дает сигнал к отправлению. Не Марет ли это? Вон та женщина в распахнутом пальто, которая, работая локтями, пробирается сквозь толпу, поминутно оглядываясь по сторонам, потом, видимо обессилев, останавливается у лестницы, чтобы держать в поле зрения всех поднимающихся и спускающихся: да, это, должно быть, Марет, которая, как и она, Рита, отправилась на поиск и теперь смотрит в ее сторону, но, скорее всего, не видит ее и не замечает ее знаков.
Я иду, Марет, жди меня там, где стоишь, — вот что старается передать своими знаками Рита Зюссфельд сестре и с перрона поездов дальнего следования кидается вниз по лестнице, снова торопливо протискивается сквозь толпу, заполняющую зал ожиданий. Чьи-то руки вцепляются в Риту, она их отпихивает, а одна рука, словно примериваясь, хватает ее за зад, но она несется дальше, даже не оглянувшись. Медленно, ей кажется, невыносимо медленно, подымается она теперь вверх по лестнице, словно включенная в какую-то мрачную процессию, которая на каждую попытку вырваться вперед реагирует весьма раздраженно. Но где же Марет? Ее уже нет на перроне, видимо, она вышла через другой выход; может быть, она скрылась за киоском, а может, тоже села в электричку, чтобы поехать на Главный вокзал. Высоко, под самым куполом, рассыпаются, будто бенгальские огни, искры паяльной лампы. Куда теперь? Стучит в висках, а еще эта ноющая боль в желудке, от которой она как-то нетвердо стоит на ногах; Рита в нерешительности подходит к самому краю перрона, еще раз окидывает его взглядом из конца в конец, а потом уже глядит только в сторону подъезжающего поезда, словно выбирает самый благоприятный или надежный момент, чтобы броситься под колеса.
Она не садится в вагон подошедшей электрички. Подхваченная потоком, она плывет по его течению снова в зал, где опять рассматривает людей, стоящих в очереди у билетных касс, и тех, кто стоит возле телефонов — автоматов. «Anchors away»[22] играет оркестр, это звучит как прощальный привет кораблю, который отправляют на слом. Продавец газет выкрикивает очередную сенсацию — крушение поезда.
Вон та женщина, что торопливо выходит из вокзала в сторону Штефансплац, вполне может быть Марет, но тогда почему она совсем не смотрит на идущих ей навстречу людей? Рита Зюссфельд кидается за ней, пытается ее догнать, даже тихо ее окликает, но в толпе у памятника она теряет ее из виду. У громоздкого памятника павшим воинам явно что-то происходит, прохожие останавливаются, одни выкрикивают угрозы, другие — слова ободрения, там творится почто такое, что требует оценки, причем мнения разделяются. Ясно, что там кто-то орудует молотком, а возможно, и долотом. А это разве не Марет? Рита Зюссфельд пробивается сквозь заслон зрителей, расталкивает всех, протискивается вперед. Но нет, она ошиблась. Теперь ей надо идти назад, ей надо вернуться домой.
Едва она отъезжает, как позади ее машины вспыхивают фары, кто-то, подавая ей знаки, следует за ней на некотором расстоянии, поворачивает, как она, направо и снова направо, стараясь при этом ехать на той же скорости, что и она. Обогнать ее он явно не хочет, но и отстать— тоже, должно быть, один из обычных бессмысленных преследователей, думает Рита и прикрывает рукой зеркало заднего вида.
Она благополучно проезжает мимо старика на велосипеде, тормозит, безопасности ради, завидев господина с собакой, переходящего улицу, ловким виражом сохраняет рассеянного пенсионера для его семьи; сегодня ей все удается, она даже избегает столкновения на неосвещенном перекрестке и, успешно продвигаясь вперед, сворачивает на Хоэлюфтшоссе, а потом на Инноцентиаштрассе.