Быть Босхом

Лейтенант косо парит напротив экрана в том эпизоде, где Мацек с барменшей Кристиной после свидания в номере вышли прогуляться в прохладной ночи и попали под майский ливень.

Вот, взявшись за руки, они бегут к полуразрушенному костелу, чтобы укрыться там от дождя.

Посреди костела с потолка свешивается головой вниз сорванное распятие. По лику Христа текут дождевые капли. Ветер со скрипом раскачивает распятие из стороны в сторону.

Кристина пытается разобрать надпись на старом надгробии.

Твоя душа горит щепой...

Читает она с паузами.

Смолистой...

Пронзительный сухой скрип дерева мешает слышать Кристину, и Мацек придерживает распятие.

Кристина:

Разбрасывая искры на лету,

Не ведая, зажжет ли светоч чистый

Или навеки канет в темноту.

Мацек закурил сигарету. Слушает.

Останется ли только пепел серый

И ветер унесет его тотчас...

Кристина:

ничего не видно. Не может она разобрать дальше старую надпись.

Мацек бросает ей спички, и, не дожидаясь, сам заканчивает стихи Циприана Норвида из "Фантазии за кулисами":

Или под пеплом, вестник новой эры,

Вдруг засияет гранями алмаз.

Хертогенбос.

Рассказывают (пишет Доминик Лампсоний), что в дом к Босху явился восточный купец, приехавший из Багдада, он предложил ему купить удивительные шахматы, в которые можно будет обыграть саму смерть в последний час жизни и отдалить свой срок на месяц, а то и на целый год.

По всегдашней тяге к неведомому и потустороннему Босх решился купить эти шахматы и отдал тому купцу немалые деньги, после чего попросил сыграть с ним вместо смерти и показать правила этой восточной игры.

Купец согласился, и оба поставили на кон по дню своей жизни.

Они кинули жребий, и купцу выпало играть черными фигурами, а Босху белыми.

Первое правило, сказал купец, всегда играть белыми фигурами и не брать в руки черных. С этими словами он взял в руки белую королеву у Босха, и все черные пешки тут же исчезли с доски.

Теперь твоя очередь, сказал купец.

Второе правило - ты можешь отменить первое правило и придумать свое собственное.

Босх, удивленный странными шахматами, тоже взял в руки белую королеву и сказал: пусть черные пешки вернутся на место, и мы начнем игру снова.

И черные пешки вернулись на сторону купца из Багдада.

Отлично, сказал тот, взяв в руки черную пешку, и, делая шаг по доске, изрек: объявляю этим ходом шах твоему королю, хотя никакого шаха еще нет.

Тогда, сказал Босх с досадой, если у игры нет никаких правил, кроме воли самих игроков, то какая же это игра? Это такая же бестолковщина, как наша жизнь. Объявляю мат твоему королю, и кончим на этом, купец.

Ты выиграл, ответила смерть, рассмеявшись.

И мастер увидел перед собой не купца, а скелет самой курносой в пестрой чалме и сарацинском халате.

И смерть сказала, смешав шахматы:

Ты выиграл свой лишний день потому, что разгадал суть игры - это жизнь, где правила игры скрыты у Бога, который их волен менять сколько захочет, а человеку остается только методом тыка вслепую и на ощупь узнавать малую толику из тех быстрых тайн, потому что у Господа нет долгих правил.

Бишкиль.

Мы ждем Драницкого снаружи храма у раскрытого в стене церкви окна. Офицер в шинели, санитар в белом халате, солдат с автоматом. Кто из нас сумасшедший, бедняга католик, проглоченный русским китом или три конвоира на одного страстотерпца Иова?

Я оставил его молиться в одиночестве.

Я не мог не понимать, что мне недостает веры.

В глубине души я был если не атеистом (атеизм я не принимал из-за вульгарной простоты отрицания), то человеком полым, темнеющим, как вход в пещеру.

Приниматься в этом состоянии полужизни за роман о средневековом провидце было с моей стороны почти безнадежной затеей.

Но еще большей опасностью было выбрать проводником в царство Божие Босха.

Хертогенбос.

Рассказывают про случай с одним замечательным певчим, голос которого приходили слушать в собор десятки ценителей церковного пения, что когда в монастыре Божьего зрака каноник изгнал дьявола из одной бесноватой девицы, после чего дьявол с воем вылетел в трубу, певчий сразу замертво упал на пол храма и превратился в горбатого старика. Оказалось, что он уже давно умер и голосом мертвеца пел нечистый дух.

Бишкиль.

Крик в церкви вывел нас из дремоты.

Первым кинулся в храм санитар. Толстой кошкой он взлетел по малярной лесенке, и, когда я спрыгнул на церковный пол, он уже страшно сидел на спине Драницкого и, заломив ему руки, вязал кулаки резиновым жгутом.

Косит сука! Косит! Крикнул мне санитар, пытаясь вырвать из зубов солдата зажатую щепку.

Рот Драницкого и щепка в крови. Когда ее выдрали, оказалось, что это была щепа от алтарного образа, слом со следами черного лака. Драницкий попытался проколоть щеку острием щепы.

Сколько лет прошло, так и не знаю, случился ли с ним в тот час приступ или он его имитировал, воспользовавшись присутствием дознавателя офицера, чтобы оттянуть ужасное возвращение в зону.

Во всяком случае, я испытал к Драницкому внезапное отвращение.

Он использовал мое расположение, чтобы снова заявить о безумии, в которое уже никто не верил.

Только тут я оценил силищу санитара. Вскинув солдата на спину, он, горбясь, вытащил его наружу по лестнице, кинул на сиденье газона и уселся задницей на грудь несчастного. Драницкий затих и закрыл глаза.

Я вяло попытался приказать санитару снять задницу с ребер солдата, но тот послал меня и объявил, что доставит урода живым или мертвым в больницу.

Когда машина подъехала к больнице, санитар кинулся за подмогой, мы на пять минут остались одни, потому что автоматчик-шофер тоже шагнул из кабины покурить у капота.

Драницкий лежал на спине, тяжело дыша, с зажмуренными глазами.

Из губ - в занозах от выдранной щепки - сочится кровь.

Послушайте, Драницкий, я не верю в ваше безумие.

Я в двух словах спокойно нарисовал Драницкому хмурые перспективы его судьбы, новое уголовное дело по факту симуляции шизофрении и возможные кары.

Драницкий перестал жмуриться и лежал просто плотно закрыв веки.

Я признался, что от меня ничего не зависит, потому что в этой ситуации я пешка, ведь дело находится в прокуратуре, и отозвать его не в моей компетенции.

Тут Драницкий вдруг простонал и открыл глаза, полные слез.

В России больше всего боятся разглашения мерзостей, сказал я.

Вы должны обратиться за помощью к церкви, напишите письмо папскому нунцию в Вильнюсе, напишите, что не можете брать в руки оружие из принципов веры. Писать о том, что вас принудительно лечат, нечестно, вы ведь сами обратились к врачам за помощью, но уже ваш обратный адрес: психиатрическая клиника, - все скажет. Но напрямую писать нельзя, письмо к нунцию перехватят. Вы прихожанин?

Драницкий закрыл глаза: да...

Отлично, обратитесь сначала через родню к вашему виленскому ксендзу. Пусть он лично передаст письмо адресату. А вот когда наш Совет по делам религий при Совмине в лице товарища Куроедова получит официальный запрос от нунция о вашей судьбе в психушке, тогда всего лишь один телефонный звонок из Москвы - и ваше дело в шляпе. Вас в два счета выставят из армии.

Драницкий стал бормотать, что готов к страданьям, что...

Но тут подоспевшие санитары вытащили Драницкого из машины и увели философа внутрь узилища.

Крышка гроба захлопнулась.

Шофер на обратном пути насвистывал молодым свистом легкой души "облад-ии обла-даа", галдели саврасовские грачи, дороги расползались, как гоголевские раки, к вечеру на закате в небе из пепелища сгоревшего дня прорезался, сверкая гранями, крупный алмаз чистой воды, божественный Веспер.

(Я долго ничего не мог узнать о судьбе Драницкого, в дисбат он так и не вернулся, и только уже на исходе лета, ближе к осени разузнал в прокуратуре, что поляк несколько раз вскрывал вены и в конце концов был признан шизофреником, после чего его признали негодным к несению воинской службы.