Сильви и Бруно

Туда была направлена спасательная команда из шести крепких мужчин – местных рыбаков. Они были выбраны из большого числа добровольцев. Это предприятие многие считают безнадежным, хотя эпидемия идет на спад.

Из 23 больных было 9 мужчин, 6 женщин и 8 детей. Установить личности всех пострадавших не удалось, потому что многие дети были сиротами, а двое мужчин и женщина до сих пор без сознания.

Зато известны личности пяти человек, числящихся среди погибших, хотя этих подлинных мучеников следовало бы причислить к бессмертным героям Англии. Вот их имена: преподобный Джеймс Берджес, магистр богословия, и его жена Эмма. Викарий не дожил до тридцати лет и был женат всего два года. В их доме был найдена запись с датой их смерти.

Далее следует назвать почтенное имя доктора Артура Форестера, который предпочел достойно умереть, нежели оставить на произвол судьбы несчастных людей. Не осталось никаких сведений ни о его болезни и смерти, ни даже об имени, но опознать его тело не составило труда, хотя на нем была простая рыбацкая роба, которую он носил в деревушке. Покойный прижимал к сердцу Новый Завет, подарок жены, и когда его нашли, его скрещенные руки лежали на книге. Леди Форестер, урожденная графиня Мюриэл Орм, обвенчалась с ним в то утро, когда он возложил на себя эту самоотверженную миссию. Как и другие, доктор Форестер был погребен в Эльфилде с надлежащими почестями.

Затем упомянем преподобного Уолтера Сондерса, старшего священника Эльфилда. По-видимому, он скончался 2 или 3 недели назад, судя по отметке на стене его жилища: 5 октября. Дом был заперт, и в него, скорее всего, давно не заходили.

Последним по порядку, но не по значимости мы назовем молодого иезуита патера Фрэнсиса, который был опознан по облачению и распятью, которое, он прижимал к сердцу.

Двое мужчин и ребенок скончались по дороге. Насчет остальных еще теплятся искры надежды, хотя силы их настолько истощены, что рассчитывать на их выздоровление не представляется возможным.

Глава 19

Чудо-дуэт

Год, богатый событиями, близился к концу. Слабый свет короткого зимнего дня делал едва узнаваемыми привычные предметы, связанные со столькими счастливыми воспоминаниями. Поезд проходил последний поворот. На платформе раздавался резкий крик «Эльфилд! Эльфилд!». Но грустно было возвращаться туда, где уже не будет радостных улыбок встречающих, как всего несколько месяцев назад.

– Если бы он оказался здесь, – тихо сказал я, одиноко следуя за носильщиком, – и если бы он крепко пожал мне руку, начал выспрашивать о доме тысячу всяких мелочей, я бы, пожалуй, не удивился. Не знаю почему.

Отдав распоряжения насчет багажа, я одиноко побрел навестить старого Графа и его овдовевшую дочь. Самый короткий путь был через кладбище. Я отворил калитку и медленно пошел среди могил, размышляя о тех, кто в уходящем году покинул этот мир и присоединился к большинству. Через несколько шагов я увидел то, что предполагал увидеть. Леди Мюриэл в трауре стояла на коленях перед мраморным крестом.

На кресте я прочел: «На память об Артуре Форестере, чей прах приняло море, а душу – Бог».

И ниже: «Нет более той любви, как если кто положит душу за други своя».

Заметив меня, она откинула длинную креповую вуаль и поднялась мне навстречу. Она выглядела более спокойной, чем я ожидал.

– Вы здесь, как в старые добрые времена, – сказала она с искренней радостью. – Отца вы уже видели?

– Нет, – ответил я. – Сейчас иду к вам. Надеюсь, он здоров и вы также?

– Благодарю, мы здоровы, – сказала она. – А вы?

– Жив, – ответил я.

– Мы будем рады вам, – молвила Леди Мюриэл.

Меня всё более удивляло ее спокойствие. Оставалось лишь догадываться, что у нее было на душе.

– Здесь так покойно, – сказала она. – Я хожу сюда каждый день.

– Да, это место умиротворяюще действует, – откликнулся я, просто чтобы не молчать.

– Вы получили мое письмо?

– Да. Ответить так и не собрался. Трудно, знаете ли, на бумаге…

– Да, я понимаю. Вы человек деликатный. Вы же были с нами тогда… – она сделала паузу. – Я бывала несколько раз в эльфилдской гавани, но никто не мог сказать, где он похоронен. Я видела дом, где он умер. Хоть что-то… Я была в той самой комнате, где… где…

Больше сдерживаться она не смогла. Не обращая на меня внимания, она упала лицом в дерн и зарыдала:

– О, мой возлюбленный! Жизнь твоя была столь прекрасна!

Я растерялся окончательно – слишком это напоминало мне Сильви. Что это было – влияние мистических сил, призраков волшебного мира? Они вселились в ту, которую я так любил? Это было слишком невероятно. Но, есть многое на свете, друг Горацио…

Я поклонился и покинул ее.

У входа в дом Графа я постоял, облокотившись о калитку, и смотрел на заходящее солнце, пока не подошла Леди Мюриэл. Она уже вполне успокоилась.

– Идемте, – повторила она. – Отец будет вам рад.

Старый Граф встретил меня с видимой радостью, но он владел собой меньше, чем его дочь. Он схватил мои руки и зарыдал.

Я сам был взволнован и долго не мог сказать ни слова.

Затем Леди Мюриэл велела принести чаю.

– Вы же пьете чай в пять часов? – спросила она меня с так хорошо мне знакомой игривой интонацией. – Даже если не в вашей власти нарушить закон тяготения и устроить чаепитие в космосе.

Это было напоминание об одном из наших прежних разговоров. По молчаливому соглашению мы избегали болезненных тем и заговорили так, будто впали в детство. Но вдруг Леди Мюриэл безо всякого повода спросила:

– Вы думали когда-нибудь, в чем преимущество собаки перед человеком?

– Не задумывался, – честно сказал я. – Но не сомневаюсь, что у собаки перед человеком есть известные преимущества.

– Безусловно, – согласилась она с юмористически-серьезным видом, подходящим для нее в самый раз. – Есть преимущества. А равно и неудобства. Например, у нее нет карманов. Я это поняла, когда мы с отцом на прогулке встретили собаку, которая несла домой кость. Но вот что странно: зачем ей вообще понадобилась эта кость, на которой совсем не было мяса!

Готов поклясться, я это уже слышал! Ей осталось добавить: «Разве что эта собака собирала материал на постройку новой конуры?». На самом же деле она сказала:

– Мой отец предложил стать на место собак («Представьте, что вам приходится таскать свою трость во рту») и учредить благотворительную организацию по снабжению собак карманами.

Я подумал, что замечание насчет трости относится скорее к человеку без рук. Но говорить об этом не стал, а вспомнил интересный случай, который наводил на мысли о разумности собак. Джентльмен, дама и ребенок гуляли с собакой возле пирса. Отец, вероятно, чтобы развлечь ребенка, положил на землю свой зонт, зонтик леди, затем ушел на другой конец пирса и послал за ними собаку. Я с любопытством наблюдал, как собака столкнулась с неожиданной трудностью: она не могла ухватить два зонта сразу, потому что ей приходилось слишком широко разевать пасть. Собака брала сначала большой зонт, а маленький выпадал. После двух-трех неудач она остановилась и критически рассмотрела вопрос. И тогда она начала с маленького зонтика и блестяще разрешила задачу. А ведь, согласитесь, для этого ей следовало проделать несколько логических операций.

– Я-то согласна, – ответила Леди Мюриэл. – Но разве церковь не осуждает сравнение человека с животными? Разве она не проводит грани между разумом и инстинктом?

– В мое время так и считалось, – сказал Граф. – Религия так упорно настаивала на том, что человек – единственное разумное существо, словно это был вопрос жизни и смерти. Но сейчас думают иначе. Конечно, у человека остались кое-какие привилегии – дар речи, например, позволяет нам пользоваться преимуществами разделения труда. Однако с убеждением в своей монополии на разум нам пришлось распрощаться. И никакой катастрофы не произошло! «Дух веет, где хочет».