Страница 11 из 34
— Потрогать? хм… мою ножку? – графиня Алиса Антоновна задумалась, подправила шаловливый локон; зверёк не человек, но и перед ним нужно не уронить своё достоинство приличной скромницы с золотым невидимым венцом над головой. – В уставе Института Благородных Девиц и в Правилах должного поведения морально устойчивых барышень не сказано – дурно ли это, если красавица… ОЙ! нескромно высказала, даже в ротике потеплело, будто леденец раскусила на празднике Восьмое Марта…
Я блистаю, радую глаз, и нет пошлости в том, что мной любуются низшие формы жизни — ожившие ватные тампоны!
Одно из предназначений прелестницы – нести красоту в Мир, в каждую казарму, в каждую грязную избу-читальню с красноглазыми слесарями.
Трогай, искуситель в мундире любопытства и корысти!
Ножку выше головы подниму – перед тобой, очаровательная зверушка, дозволительно, — продемонстрирую гибкость, целомудрие и ослепительную красоту, которую даже ломом не испортить!
ОЙ! Нежно трогаешь, но это не ножка, это верх ножки, – глаза графини Алисы Антоновны засверкали в ужасе, она вскричала, но, вспоминал, что гнев не украшает девицу, а, наоборот, сбивает с неё пыльцу непорочности, поэтому опустила глазки, в смятении водила носком туфельки по песочку, рисовала домик с трубой, а из трубы дымок вьётся, намекает на сытный обед в компании серебряноруких кавалеров.
— Я родился во дворце, в месте, где сердца разбиваются о каменные стены! – зверушка поглаживала ножку графини Алисы Антоновны (Во всех местах трогала, и двенадцать присяжных заседателей не нашли бы в плавных движениях прелестного существа намёк на подрыв нравственности с перспективой атомной войны!). – Все люди, а я родился зверушкой!
Матушка, наверно, колдуну слово грубое поперёк шеи сказала, или оскорбила колдунью бездействиями; отомстили маменьке Королеве – подарили ей – не знаю, сынишка я или дочка, потому что – бесполое я, будто яблочко среднего рода.
Не учился фехтованию, не поднимал саблю, не стрелял из лука – мои волшебные ручки и вафельные ножки не предназначены для подвигов, для сражений в кабаках и болотах!
Для одних — уродец, для других – забава, непременно, всенепременно накушаюсь дрожжей, вырасту до Неба, облаком полечу в Дальноморье! – Зверушко оскалило зубки – алмазные, в очах мелькнуло чёрное пламя ада, но стихло; опять – Солнышко и голубизна в движениях и глазках-маслинках! — Простите, сеньорита Длинные Ножки, не совладал, не обуздал гнев – за что накажу себя сегодня, не посмотрю на закат, глаза клеем замажу, как у баснописцев!
Замрите душой, послушайте, как стучатся радость и прекраснодушие в ваши почки!
Продолжу рассказ – вдохновляющий, жизненный, потому что в капусте меня нашли – в чреве матери капустная грядка!
Скитался по странам и континентам, искал своё призвание, цель жизни бесполого миленького существа; что мне дозволено? где открою золотую дверь в зеленой изумрудной стене?
Что ж, безутешным не назову себя, не дырявая лодка!
Однажды, когда под чинарой чистил шерстку – умилительно у меня выходит: лапки перебирают волосинки пухи-пух – подошли ко мне девушки-крестьянки, расторопные, свет не отражается от их тел, а поглощается, будто Белые Дыры Вселенной девушки!
Я скрестил лапки, взгляд мой перебегал с одной крестьянки на другую, шерстинки встали дыбом, с восторгом я смотрел на торжество плоти над смертью.
«Гениальное существо, кошка – не кошка, щенок – не щенок, каптенармус – не каптенармус! – восторгались, гладили меня, сюсюскали, сахарной свёклой угощали, простолюдинки, даже конфет и сахара тростникового у них нет, чёрту в жертву отнесли, козлу бородатому чёрному. – Погладь нас, потрогай, иначе один останешься среди мелочных высасывателей душ!» – упрашивают, мигом одежды скинули – мало одежд на честной девушке, трудолюбие ей одежда!
— Не трудолюбие, а – целомудрие и моральная устойчивость – лучшие наряды красавицы! Ой, извини, пушистик, лапочка… гм… ТУДА лапку непозволительно, возможно – дурно, хотя в Уставе Института об ЭТОМ не написано, это не нога – коленку поглаживай, у меня коленка – шоколад белый!
Продолжай, сказитель народный, умелец – о крестьянках, простолюдинках батрачках вещаешь, не люблю их, особенно с последнего часа, но правила приличия и устои нравственности обязывают – ДА! Да! Обожаю крестьянок, в ножки им брошусь, обучу грамоте, пусть превратятся в мраморные статуи Фемиды!
— Я почесывал, поглаживал нагих крестьянок – не волки они, не кусали меня! – пушистик, будто не слышал слов графини Алисы Антоновны, погрузился в Мир нравственных воспоминаний, когда деревья выше головы возносили кроны к Небесной Обезьяне Хануме! – Задумался во время поглаживания: матросом на кораблях ходил за Три моря, в корчме подносил фиолетовое крепкое гулякам и балеринам, шкуры сдирал с оборотней – сто профессий перепробовал, искал себя, даже пить начал горькую; не находил себя, а с крестьянками вознесся, возвеличился, почувствовал себя усами дикого кота!
Моё призвание – пока меня не переубедили, не посадили на трон – поглаживать красавиц с явными половыми признаками, а я – бесполый, Звезда на небосклоне!
— Вы – Принц с мохнатыми лапками бурлака? — графиня Алиса Антоновна задумалась, кусала веточку дубовую, чуть жёлудь не проглотила, будто сливу африканскую! – Где же ваш Конь Белый с чёрными антрацитовыми копытами по сто рублей за грамм?
Сомнения меня одолевают, не имею права кручиниться, потому что девушке скромной, целомудренной только спокойное дозволено, без золотых табакерок и нюхательного табака с мохнатыми зверушками.
Даже, если вы – Принц, и в кустах Белый Конь – как же вы на него заберетесь, карлик? – вы – не богатый Принц, оттого, что – постылый, изгнанник!
Я горда, признаюсь себе, что — чистосердечное сокровище, без намёков на хлебный мякиш в душе!
Полюблю Принца на Белом коне, юношу без моральных и физических недостатков, остроумного атлета, красавца, и, чтобы он поклонялся мне, как рыбке золотой!
Вам же роль Пушкина, пажескую роль отведу в своих покоях – умиляйте меня в часы грустных раздумий над судьбой героев из книжек: вы – половинка волосатой Луны!
— Баловство! Познание! Самолюбие! – зверушка поклонилось, прижало лапки к грудки – дивно, грациозно, – сю-сю-сю!
Затем – ураганом – сорвало с графини Алисы Антоновны платье, понюхало, страшно захохотало (с дуба упали три оглушенные сойки), с платьем девушки скрылось смоляной молнией среди густого – чёрт в нем ногу сломит – леса!
— Обман! Сам себя обманул! Меня чести душевной на время лишил, обольститель, лукавый под шубкой целомудренного зверька! – графиня Алиса Антоновна закусила губку, зарыдала бы, пересилила слёзы, убеждала себя, три раза вздохнула, возвратила душевное равновесие – так белки на качелях находят точку движения; захохотала – сначала натужно, искусственно, затем – с полнотой девичьих чувств, не усиливала звук хохота – потому что неприлично, когда девушка хохочет водопадом. – Потешно! Любознательно!
Оставил меня без наносной одежды – пришло платье и ушло без мучений, без слёз и узников совести!
Никто не назовёт меня обнаженной, потому что я облачена в пышные юбки целомудрия, благочестия и скромности – весталки Древнего Рима не поднимались до высот моих!
Но почему, под платьем нет кружевных трусиков беленьких, обязательных; девушка без трусиков уподобляется грубой белошвейке с очами-воротами!
Где изящные панталончики с рюшечками и ленточками – ласковые взгляды останавливаются на панталончиках!
Где корсет из китового уса и лиф, набитый пухом гагары – без корсета и без лифа я чувствую себя поэтессой на вечеринке ветеринаров!
АХ! Я запамятовала, что одежда моя – мои мысли, моя убежденность в силе нравственности, в Победе Добра над хамлом вонючим, ненавистным; зависимость от одежды!
Пошлые слова, гнусные, маковые зёрна между зубов мышки!
Итак, я облачаюсь в морально устойчивые одежды: трусики – ФУЙ! нельзя произносить интимное вслух, рыдания вызывают слова, румянец деревенский… трусики с рюшечками, с висюльками, с меховым потешным хвостиком, будто я – зайка! – графиня Алиса Антоновна провела руками по бедрам, словно трусики натягивала, даже на миг ощутила под пальчиками нежность атласа – так голодающий матрос Пармы почувствовал во рту вкус жареной свинины. — Панталончики – скромненькие, беленькие, с розовыми ленточками, с крючочками для колокольчиков, с подвязочками белыми, на иудейские веревочки похожи, но не веревочки, а ленточки деспотичные, гордые, как и я.