Страница 83 из 87
— А у меня Парашка прибила мово ребенка.
— Постойте, постойте! Засядем, тогда и жалуйся… А воробьевские — все собрались?
— Все,— сказал сторож,— они на крыльце… Старшина подошел к письменному столу и вдруг
всплеснул руками.
— Стой!.. Куда цепь девалась?
— Должно быть, обронили,— сказал писарь,— это судьи, должно, маленько потерлись — свалили, вот она!
— Зачем их безо времени пускать!— заметил старшина,— ведь это вещия царская… Ну, что же? пора начинать!
Судьи разместились на скамейках, писарь сел за стол, старшина стоял среди присутствия, наблюдая за порядком.
— Сват! дай табачку,— вполголоса говорил один старик.
— Что, малый! у Петрухи отсыпал. Намесь махорки купил, стал это, братец ты мой, терет с золою… натер, понюхал — ничего не берё!..
— Будет вам калякать!— заметил старшина,— не накалякались! Здесь присутственное место…
— Ничего, Петрович, мы промеж себя…
— А то не хуже Егорки-пастуха… Он сдуру слово-то ляпнул на миру, а теперь другая неделя сидит…
— Петрович!.. Кого ж перва-наперво будем судить?
— Разве не видали?— сказал старшина,— вот в прихожей стоят!
— Нет, Петрович, для правды не лучше ли Егорку сперва судить, а эти только пришли…
— Егоркино дело,— возразил старшина,— ты молчи! Его разбирать надо с толком… А наперва разбяри плотву-то… вишь, она лезет! у сундучка замок сломали…
— По мне, что ж?— проговорил один старик,— кого хошь вяди!
Писарь сделал пол-оборота к судьям и объявил:
— Вот что, господа судьи: плотву-то оно плотву… она от нас не уйдет… а по-моему, лучше взяться за пастуха — а то как бы он на себя руки не наложил… кто его знает?.. долго ли до греха?..
— Что ж, Петрович, веди его! Когда-нибудь не миновать — судить надо!
— Сторож!— крикнул старшина,— зови сватов сюда…
В правление вошел Краюхин, невестин отец и мужики, бывшие на запое. Последние, вздыхая, бормотали:
— Вот оно, винцо-то, что делает! выливается наружу… не знаешь, где попадешь…
— Неверная его нанесла!.. у меня вот конопи не вытасканы…
Сторож привел пастуха. Парень был в изорванном полушубке, в худых сапогах и тяжовых, полосатых, домашнего изделия штанах. Он сильно похудел; всклокоченные волосы падали на глаза, и всего его охватывала дрожь. Сторож постановил его на средину комнаты. В эту пору все затихло; видно было, как пыль слоями улегалась на всем, что было в правлении.
— Ну, рассказывай, братец ты мой,— начал старшина;— какого петуха ты хотел подпустить? Евсигнеич! прочти-ка жалобу.
Писарь встал и прочитал: “18… года, дня… в лебедкинское волостное правление принесена словесная жалоба крестьянина деревни Воробьевки, Петра Краюхина, в том, что казенный крестьянин деревни Чернолесок Егор Ивлиев злонамеренно подущал родителя своего Ивлия Карпухина запивать дочь крестьянина деревни Воробьевки Кузьмы Ерохина и во время последнего запития произвел бунт, а также возмутил запитую невесту к сопротивлению против родителей и произносил угрозительные слова”.
— Ну вот, слышишь, какая на тебя принесена жалоба?— обратился старшина к пастуху.
— Вот что, Захар Петрович,— начал парень,— на-первой я тебе скажу: девки я не перебивал, сама она не хочет за Ваньку итить… Родителя то есть своего я заслал сватать,— это у законе. Никто мне не смеет помехи делать. Отдали — отдали! а не отдали — вольному воля! Он тоже с угощением пришел, небойсь из последнего… Середку-то у Мотюхиных небойсь цалковый отдал… А что это, значит, насчет красного петуха-то, это мало что говорится! Кабы ты видел, что там было, так не то скажешь! Аль я с ума спятил — деревню жечь? Авось я тоже хрященый… разве я себе лиходей!
Судьи все молчали. Писарь скрипел пером. Старшина, сидя в креслах, поглаживал бороду. Наконец, он заговорил:
— Положим, что ты запивал… Это дело не наше! там валандайся с сватами, сколько знаешь… А вот насчет петуха-то, малый, дело наплевать…
— Ведь я, Захар Петрович, сказал тебе: петух дело пустое! Это я у этой страсти сбрехал…
— Сбрехать-то сбрехал,— подхватил старшина,— а ты небойсь слыхал пословицу: слово не воробей, а вылетит, не поймаешь: тебе бы не нужно этих речей и говорить; пришел, попил сабе, покалякал… Вышло дело — так, а не вышло — насилук мил не будешь. А то иде беседа, а ты сейчас красного кочета…
— Что ж, Захар Петрович!— воскликнул Егор,— я спокаялся тебе… вгорячах слово сказал… а насчет чтобы тоись того… не приведи бог лихому лиходею этакими делами займаться… спроста сказал, ей же богу! девка очень пондравилась…
— Слухай, Егор!— сказал старшина,— коли ты молвил, стало быть у тебя на уме лихое было!..
— Вот те лопни мои глаза, провались я сквозь землю, чтобы что-нибудь было такое… кабысь одно маненько взяло: нечем взять, наше дело бедное, она и сорвись с языка… А чтобы насчет настоящего… Я нехай век по чужим углам буду биться, а на это дело николи не соглашусь…
— Ну что ж?— объявил старшина,— допрос снят. Будет с тебя! Сторож! отведи его!..
Пастуха вывели. Краюхин выступил вперед и объявил:
— Захар Петрович! Я у трех мировых… Усе поряшили, что за ентакие дела хвалить не следует… Только им нельзя с Егоркой справиться, потому они судят промеж господ. Будь ваша милость! Засади его в острог! незымь его подумает, как кочетов подпускать…
— Разбярем, разбярем, это дело наше!— сказал старшина и обратился к свидетелям:— Вы были на запое, когда Егорка бушевал?
— Что ж, Захар Петрович,— проговорили мужики,— мы не отрякаемся… только мы не с тем пришли, чтоб бушевать…
— Ну как же дело было?
— Это, значит, пришли мы,— заговорил один,— сели за стол как следствует, поели студень… Подали хлёбово… Знамо дело,— выпили по стаканчику,— девка и закандрычься… хлёбово похлебали, побалакали, откуда ни навернись — Егорка. И начал бушевать: мы ально ужахнулись… И пошла промежду нас нескладица… А он и начал тращать: “Мотри! говорит, коли не будет по-моему, вся деревня слетит!”
— Ну, ступайте теперь,— сказал старшина мужикам,— мы разберем без вас. Посидите в избе…
— Что ж, так было, как Федот показывая?— спросил старшина остальных свидетелей.
— Точно так, Захар Петрович: пастух кричал благим матом, хоть бяги вон из избы…
Мужики вышли. В правлении оставались одни судьи и старшина с писарем.
— Что ж, старички,— начал старшина,— как дело-то порешим?
— Говори!— сказал один судья другому.
— Говори ты!
— Что ж,— подтвердил старшина,— как думаешь, так и говори!
— Вон Федосеич что скажет? Он кабысь постарше нас…
— Аи я один у миру!— возразил седой старичок, закладывая одну руку за пазуху, другую опуская в карман,— по мне, как мир, так и я…
— Федосеич!— воскликнул один рябой высокий мужик в худом армяке,— ты все-таки мужик пожилой, ну, значит, пчел имеешь… и с тобой всякое бывало на веку… Ты, примерно, как знаешь, так и говори… А то вон, пожалуй, спроси Фильку: он сбреша такую оказию, сам не рад будешь!
— Что ж такое знача?— заговорил приземистый мужик с рожей на щеке,— аль меня на смех призвали? Мы тут усе ровны… Что он судья, что я судья… Разя у него больше моего в голове?
— Стой! стой! тут не место!— прервал старшина,— это вот кончим дело, тогда кричи, сколько влезя!.. Ну что ж, судьи? как порешим?
— Вот наперва что скажет Федосеич, послухаем… Федосеич кашлянул, посмотрел в пол и заговорил:
— У нас спокон веку неслыхано таких делов… У нас, бывало, ребята валяются на полатях аль на сене — и не знают, кого мы запиваем… Принесешь платок от невесты, швырнешь ему… платок красный, ну, знамо, парень и рад… никаких пустяков не было! А это вот нонешние ребята маненько стали из послухания выходить… Займаться чем не следует… вестимо, баловство!.. не смысляны… худа-то не видали!.. Егорку, что говорить! хвалить нечего… Да ведь он признался при всем суду, что пошутил… Отрастку дать ему следует, чтобы упережь не выдумывал чего не надо… Что ж налегать-то на него! Я слышал, управитель его расчел за эвти дела-то…