Страница 84 из 87
— Как же!— подхватил рябой мужик, вставая и размахивая руками,— ён, братец ты мой, приходя к управителю, а тот ему говорит: “Ты что там наделал? какую деревню хотел спалить? Нам таких негодяев держать в имении не приходится… получи расчет и убирайся с богом…”
— Вот что, ребятушки,— объявил богатый мужик с черной окладистой бородой,— слухал я, слухал ваши добрые речи и ничего не говорил… По-моему, я так полагаю: Егор парень молодой, допереж за ним мы ничего плохого не видали… А что дюже он зазарился на девку… и наболтал неведомо что… Глуп еще! Кабы он семьей жил… поучить некому… с мальства по чужим углам ходил… господь с им! довольно с него, что неделю отсидел в чижовке за одно слово! Незымь идет куда хочет! Ежели мы его будем казнить, он остервянится… Его в волости не продержишь… А вы, господа честные, решайте дело по-божьи.
— На это я тебе скажу вот что, Алистрат Мокеич,— возразил старшина,— ежели он остервянится, ты говоришь, так у нас, братец ты мой, Сибирь не почата! На каторжную работу друга милого спровадят!.. Забудет пустяками займаться…
— У Сибирь,— обратившись к старшине, подхватил плотный, с добродушным лицом мужик, подпоясанный веревкой,— у Сибирь тоже миром ссылают! ежели мы не пустим, никто не моге его тронуть! Что, Ваньку Ерохина сослали? Небойсь у мира спросили… ан шиш!.. а он остепенился да мужик-то стал за мое почтенство! хоть куда! И семья, значит, за ним пропала… Уробел — еще смирней стал жить…
— Да опять и то сказать,— заметил тощий, с реденькой бородкой мужичок,— ведь он девку-то еще не перебил, от Краюхина она не ушла… Что ж его неволить-то? Он один сын у отца и есть… отец чуть не по миру ходит… Сгидай его голова! Пустим его!..
— Балакали, балакали!..— начал старшина, облокотившись на стол,— а все дело плохо… Ежели мы тепереча будем всякого прощать, тогда на белом свету житья не будет! А по-моему, братцы, потакать — только баловать!.. Опять что ж нас начальство на смех, что ль, сюда посадило? У вас, скажет, законы под носом, а вы ничего не~ видите? Евсигнеич!— обратился старшина к писарю,— покажи-ко им статью…
Писарь с пером за ухом поднялся и объявил судьям, прикладывая к своей груди правую руку:
— Ежели мы тому и другому будем прощать, тогда, следовательно, будут большие поджоги и разбои… Как я называюсь писарь — и не что иное, как наемный, а вы избранные и принявши присягу должны судить по закону,— не щадить ни отца, ни мать!.. Я как постоянно нахожусь при правах (писарь указал на письменный стол) и обязан вам давать знать, то я отвечаю и решаюсь своей головой… Но потому что с нас, с писарей, мировой посредник спрашивает и приказывает смотреть больше в права, то я не сам из себя говорю… А пастух подвергнут по доказательству уголовному.
Писарь окинул глазами слушателей и опустился в кресло. Старшина, следуя его примеру, тоже встал и обратился к судьям:
— Хотя хучь я и неграмотный, но я имею у себя писаря… и спрашиваю его: поглядикося в права… Что там права говорят? Но как писарь вам сейчас предлагает, то вы должны слушать его. А ты, Евсигнеич! говоришь по правам! и напрасно ты эти слова принимаешь те, которые самые дрязги…
— По-моему, дело решено: и ён сознался… и сваты доказали… ведь это уголовщина! надо - к судебному отправить…
— Что ж к судебному?— сказал богатый мужик,— засадят его в острог, через год, пожалуй, судить будут, а там, мотри, оправдают,— острожного-то к нам в деревню и пришлют… он там с острожными понашуркается,— он хуже нечистого будет! Тогда и беда с ним… Вон у Шенелевки у старосты Нехведа Андрюшка — сжег скирды, его подержали в остроге, да и пустили… настоящих примет нету. Он теперь и ходя по деревне, всем грозит: “Не то будя!” На всех такого холоду нагнал — поют,— как у праздника… А мой згад — посадим его еще на недельку и крепко-накрепко накажем… а не то отпорем…
— Нет уж, Савостьян Трофимыч, пороть не надо! — воскликнул один судья,— а то он, продрамши-то, еще злей будет! А вот что: коли такое дело, ежели он, напримерича, от судебного еще пуще подожже, то и сажать незачем… Пощуняем его и пустим… на слободе он скорей почувствуя!.. мало что бывает!
— А что, Егорыч, твоя речь правая!— заметил подпоясанный веревкой,— он судом-то нашим будет доволен, а уж его, коли он такая голова, у чижовке не выучишь… А то, мотри, и нам встретца нельзя будет…
— Что ж, это куда дело-то пошло?— возразил старшина,— куда ж мы закон-то денем? на что ж он нам дан?
— Что ж закон?— сказал один судья,— мы народ неграмотный… Что господь на душу положит, то и говорим… другое дело, мы закону не ослухаемся… Знамо, по мужичью!..
— А то кажное воскресенье тут сидишь, сидишь,— подхватил другой судья,— у меня вон картохи остались не рыты… всё в отлучке… А при чем мы тут? Вишь — решено Егорку пустить, а там говорят не так!..
— И то правда,— заговорило несколько голосов,— зачем же нас избрали? Кажинный раз бьем, бьем, а ничего не выходя…
— Вы что же забушевали?— воскликнул старшина.— Я, может, у земстве не жрамши три дня просидел, и то не супротивлюсь.
— Экой ты!— заговорили судьи,— ты вон мядаль имеешь, у посредственника у почете, по миру разъезжаешь — всягды сыт, доволен… опять жалованье получаешь…
— А подводы-то?— крикнул высокий мужик,— он ноне с обчества слизал полтораста цалковых; нанял работника: он и разъезжая и кстати паша…
— Стой!— закричал старшина,— нешто вас призвали о подводах рассуждать?
— Ну что ж ты нас держишь?— заговорили судьи,— дело порешили!
— Как порешили?
— Егорку простить… али неделю посидит, да и ладно…
— Вот что, судьи!— сказал старшина,— совсем пустить не годится… Я вам говорю,— какое-нибудь да наказание ему подобает… надо еще у Краюхина спросить, не будет ли он искать, если мы Егорку своим судом решим.
— Ну, зови Краюхина!—сказали судьи. Вошел Краюхин.
— Слухай, Петрей,— объявил старшина,— судьи по-ряшили Егорку выпустить… а я настоял, чтобы ему какое-нибудь наказание определить… Как ты хочешь? Отпороть его?..
— Нет, Захар Петрович, пороть не надо! уж лучше приприте его! а то он не даст свадьбу сыграть!
— Ты не будешь искать, если мы своим судом решим?
— Я боюсь,— сказал Краюхин,— как бы он после-то не выворотил…
— Судьи говорят,— продолжал старшина,— что ежели его к судебному отправить, хврошо, как его допекут!.. А если отпустят, тогда и держись…
— Это точно, Захар Петрович… он обозлится хуже. Мне бы только дал он в покое свадьбу сыграть… до праздника осталась одна неделя…
— Ну, на неделю его и посадить в чижовку!— заговорили судьи…
— Что ж, так, так, так!— подхватил Краюхин,— сажай его, Петрович, и ладно…
— Что ж ты, разве поладил с нареченным-то?— спросил старшина.
— Нет, Захар Петрович,— объявил Краюхин,— в суде толку мало! мы сошлись с ним опять… Стало быть, не хочем этого делать… Он вон там на крыльце… Господь нас надоумил обоих! видно, что ни дальше в лес, то больше дров…
— Это доброе дело!— сказал старшина,— а то поди возжайся… Еще судьи как бы осудили, не то по-твоему, не то no-свату. А ноне как судьи осудили, то на них жалоба не принимается. Сторож! веди сюда Егорку. А ты, Петрей,— обратился старшина к Краюхину,— выдь отсюда!
Сторож ввел пастуха.
— Ну, вот что, братец ты мой,— сказал старшина, стоя пред подсудимым,— по закону тебя надыть бы отправить к судебному, это, силич, в острог… а там невесть что будя!.. а вот судьи сжалились над тобой… жалуют тебя посадить в чижовку на неделю… так я тебе объявляю ряшение…
— Я и то, Захар Петрович, восьмой день сижу,— сказал Егор,— за что сажать-то? мало что сказано… ведь я так…
— Нет, Егор: ты не супротивься,— сказал богатый мужик,— это мы тебя помиловали…
— Значит, ты осужден на неделю в чижовку!— подхватил старшина,— сторож! веди его!
— Ну-ко пойдем, брат, к праздничку,— сказал сторож, подхватывая Егора под руку.
— Нельзя ли, братцы, ослобонить,— взмолился пастух,— что ж? ведь ничего не будет! Мне отсидеть не важная штука!