Пыль Человеческая

Митч быстро закивал. Мелкая дрожь стала намного крупнее. Мне показалось, я слышу, как стучат его колени.

- Где взял, сволочь? Я кого спрашиваю?!

Робертсон развернулся и с силой впечатал в лицо Митча обтянутый рыжей кожей кулак. Бедняга отлетел на меня. На струганные половицы брызнула кровь.

- Ко мне! Кто вам носит бухло, я спрашиваю?! Ну?!

Следующий удар был в живот. Митч согнулся и рухнул на колени. По половицам застучали капли крови.

- Ра...ра...ра...йнер, - Митч зарыдал.

Робертсон перевел круглые как доллар глаза на Райнера.

- Ты?... О, господи... Но, зачем? Ты? - Это явно не укладывалось в его голове.

Райнер снял шляпу и вперил глаза в носки сапог. Он не запирался.

Робертсон развернулся и прошел к окну. С минуту покачался на каблуках.

- Ладно. С этим разберемся позже, - кажется, он немного успокоился. - Райнер, посади его.

Тот послушно исполнил указание.

На полу расползалась лужица крови, занимая позицию в стыках между досками. Я заметил, что Патрик смотрит туда же. На его лице застыла брезгливая гримаса.

- Слушай, Митч. Радио твое. Кроме тебя с ним никто дела не имеет. На мой этаж никто кроме нас не заходит. Никто не знает, где лежит ключ от комнаты. Ты хочешь сказать, это мистер О'Доннелл? Или Райнер? Или, может быть, я?

Робертсон навис над трясущимся на стуле доходягой.

- Не будь идиотом, Митч. Ты думал, тебя сложно вычислить? Зачем тебе это? Ну, рассказывай!

Митч затряс головой.

- Это не я...

Робертсон закусил губу. Потер пальцами левой руки кровавое пятно на перчатке.

- Ладно. Райнер, приступай.

Ковбой бросил на меня короткий взгляд и, повернувшись, коротко, без замаха, ударил сидящего в челюсть.

Я развернулся и вышел из комнаты.

Во дворе прошел к беседке, сел и закурил.

Участвовать в этом я не собирался. Но и остановить не мог. На душе было скверно.

Я выкурил две сигареты. И подумывал о третьей. Желудок сводило от голода. А еще - очень хотелось кофе. Я еще помнил его вкус.

Из-за восточной оконечности гор появились первые солнечные лучи. Я начал перезаряжать пистолеты.

Первым вышел Робертсон. Райнер и долговязый Патрик выволокли Митча. На него было страшно смотреть. Робертсон показал на центр двора.

- Бросьте здесь.

Я подошел и постарался поймать его взгляд.

- Мне кажется, это не он.

Я уже видел такие глаза. У бешеных псов.

- Сейчас это уже не имеет значения. Это война, Джон. - Его голос был спокоен. - Тебе очень нужно это понять. Иначе...

Он развернулся и подошел к Митчу. Затем достал револьвер и выстрелил ему в голову.

Сегодня я видел много смертей. Но сейчас моя голова дернулась как от пощечины.

- Уберите это.

Робертсон, не оглядываясь, ушел в дом.

А я стоял и смотрел на труп.

Мне подвели коня.

Я сидел и смотрел на кружащуюся в потоках ветра пыль. Кто-то принес мне еду. Это была не Джина.

Маленькие вихри резко взмывали, и так же резко опускались. Мне казалось, я вижу, как песчинки одна за другой умиротворенно ложатся на заранее облюбованное место. Так маленькие человеческие точки занимают свои позиции на бесполезных парадах на огромных стадионах. С тем, чтобы через мгновение перестроиться и стройным ручейком влиться в огромный фрагмент очередной фигуры... А вечером они будут преисполнены чувства выполненного долга и, может быть, даже ощутят счастье, заняв свое место по периметру уютного домашнего стола... Знакомо ли мне это чувство?

Неужели чьей-то волей на свет появляются изначально больные люди? Ведь истинно болен не тот, кто мечтает о будущем. Кому отказано после всенощных просьб. А тот, кто жалеет о прошлом и настоящем. И я не вижу в этом своей вины. Где-то что-то проспал, упустил? Возможно. Но я этого не заметил. Неужели так должно быть? Неосознанная вина хуже намеренной? Такова игра богов? С них станется.

Полгода я занимался тем, что спасал свою жизнь. Это очень утомительный процесс. Наверное, намного утомительнее спасения души. Я убил десятки людей. Людей, которых и без того не так много осталось на этом чертовом шарике. Сколько еще?

Недавно я ожил. Начал что-то чувствовать. И вдруг...

Всегда было интересно - что чувствуют спортсмены после большой победы? Годы притупленных чувств и эмоций. Прорыв. Мечта. И что дальше?

Кто-то задел мой локоть. Я вскинул голову. Незнакомая женщина в серых бриджах. Профиль, который никогда больше не увижу... Взгляд с удивлением уперся в пустую тарелку.

Я устал.

Почему она сказала, что меня убьют? Насколько сильна хваленая женская интуиция?

По улице шел Финли. Я махнул ему рукой.

- Как он, жив?

Финли кивнул.

- Да. Но скоро умрет.

Он положил на стол свои огромные руки и теперь смотрел на них.

- Хочешь пойти к нему? Он без сознания. - На моей памяти это был первый случай, когда Финли нарушил молчание.

- Нет.

Маленькая голова в огромной шляпе кивнула.

- И я тоже. Это плохо?

- Не знаю. Нормально. О близких людях нужно помнить только хорошее.

Он опять кивнул.

- Макмерфи тоже убили. Со склада. Он был без оружия. Маленькая дырка во лбу. Зачем он вышел?

Я вздрогнул.

- В городе ни одного поста. Это плохо. Нужно нести службу.

Никогда еще Финли так много не говорил. Он был похож на бормочущего во сне сфинкса. И все смотрел на свои сложенные на столе руки.

- Сколько у нас осталось человек?

- Шестеро. И мы.

Я вдруг вспомнил, что еще не курил после еды.

- Знаешь, я думаю, с этим нужно подождать. К ночи разберемся. Не будем спешить. Идут плохие времена. Многое может случиться. Подождем.

Напротив меня открылась дверь. На крыльцо вышла Салли. Зажигалка замерла в моей руке. Финли повернулся всем телом.

Салли покачала головой.

Я встал и пошел в противоположную сторону. Наверное, не хотел смотреть на Финли. По дороге прикурил. Дошел до склада.

На асфальте было несколько бурых пятен. Каждое из них означало человеческую жизнь. Я увидел в них серые пыльные точки.

Дверь была приоткрыта. Внутри царила прохлада и множество неуловимых запахов.

Я осмотрелся. Коробки. Мешки. Инструменты. В правом ближнем углу пылился мой байк. Возле него стоял конторский столик со стареньким деревянным стулом. На столе - несколько тетрадей и дешевая шариковая ручка. Я пролистал верхнюю. Учет выдачи и поступлений. Две сухие корявые колонки.

Я просмотрел записи за последние десять дней. Ни одной знакомой или интересующей меня фамилии. Ни одного вырванного листка. Я кивнул и вышел в дневное пекло.

На сердце не было больно. Скорее пусто.

Часы показывали половину четвертого. Рядом со мной лежало пять затушенных окурков. Многовато конечно для часового раздумья. Но главное - никотиновая атака как обычно дала результат. Картинка более-менее сложилась. Теперь нужно было определиться с дальнейшими действиями.

Я опять закурил.

И без того слишком резвое для этого часа уличное движение еще больше активизировалось. При этом большинство адептов Роберта Брауна решили переметнуться в лагерь сторонников последовательного движения. Все топали к центральной площади. Оживленные. Взбудораженные. Им было не до меня.

Я сидел на земле в тени боковой стены склада. И примерно догадывался, что их ждет там, на площади.

План действий был необыкновенно прост. Можно сказать, что недокуренная и до половины сигарета погибала зря. Решающим стало лицезрение удаляющейся потной спины конюха Мортимера.

Я вскочил на ноги и пошел в конюшню. Эти две недели не прошли даром. По крайней мере, я теперь умел запрягать лошадей. На то, чтобы оседлать три кобылы, у меня ушло меньше пятнадцати минут. Если так дальше пойдет, я научусь косить, пахать, колоть дрова, валить лес... Хотя, это вряд ли. Не в меру ироничный мозг пришлось одернуть.

Лысого Олсона было не видно. Но хорошо слышно. Высокий скрипучий голос прорывался сквозь гудение толпы. Наверное, здесь собрались все. Человек двести пятьдесят. Не меньше.