mediatores

-- Лина, дорогой человек, я не думал...

-- Что за выражение такое -- "дорогой человек"? -- взвилась Лина. -- Я бабка старая, что ли, чтобы мне говорить "дорогой человек"?!

-- Дай мне уже хоть слово сказать! -- я постепенно начинал терять терпение. -- Я никак не думал, что уж за это ты меня будешь упрекать, то есть за мою сдержанность. Мне казалось, ты, наоборот, её ценишь, да ты и сама говорила...

-- Балда ты, балда!

-- Я не заслужил таких слов! -- воскликнул я. -- Почему я с самого утра сегодня только и подлаживаюсь под тебя, терплю твои придирки, а теперь вот ещё и оскорбления!

-- Не подлаживайся, скатертью дорога! Катись к своему Андрею и своей Анечке! Живите там вчетвером, мне-то что!

-- Я не вижу никаких оснований, чтобы не идти на День рождения Андрея. Он мой друг. Почему я должен его обижать, в конце концов?

-- "Никаких оснований"! -- Лина вся побелела, у неё от злости еле шевелились губы. -- "Никаких оснований" -- а то, что я... Ненавижу тебя! Убирайся!

Разумеется, после таких слов я не мог оставаться рядом. Мы расстались прямо на улице: я развернулся и пошёл прочь. Пройдя уже добрых сто метров, я оглянулся. Лина всё стояла на том месте, где я оставил её, и смотрела мне вслед. Ничто не стоило мне помахать ей рукой, позвать -- она бы, я знал, бросилась ко мне со всех ног, каялась бы, винила бы себя, плакала бы у меня на груди! Я не обнаружил в себе никакого желания -- я очень устал от всех этих бурных страстей за тот день.

Вечер у Андрея начинался буквально через два часа, и, разумеется, я отправился к нему: у меня ведь и подарок уже был куплен. Деньги у меня водились, в то лето я сумел подработать и, между делом, купил мобильный телефон, дешёвую и надёжную "Нокию 3310". В наше время мобильный телефон -- такое же продолжение человека, как его рука, а в 2001 году они были не у каждого, правда, именно в начале двухтысячных телефоны начали стремительно дешеветь, на рынке появились первые "бюджетные" аппараты, очень простенькие по современным меркам, с чёрно-белым экраном и незатейливыми мелодиями, и всё же тогда они казались последним словом техники.

У Андрея меня встретили благосклонно: гораздо дружелюбней, показалось мне, чем когда я приходил с Линой, бестактные замечания, истерики и дикие выходки которой уже всем успели поднадоесть. Намечалось действительно что-то вроде музыкального вечера для немногих избранных: Анна, высокая статная девушка, имя "Анечка" к которой никак не подходило, в самом деле собиралась петь романсы, а пока с улыбкой принимала знаки восхищения. Она откровенно купалась в лучах внимания, любовалась собой, и все ей любовались. Андрей называл это явление словами "Всё вращается вокруг солнца", под солнцем, конечно, имея в виду свою девушку. Ему это внимание к Анне тоже льстило.

Во время исполнения самого первого романса бесстыдным образом запищал простенький и очень громкий монодинамик моего телефона. На меня зашикали. Почувствовав себя варваром и ничтожным плебеем, покраснев как варёный рак, я извинился и вышел в коридор. Экран отразил номер домашнего телефона Ковалёвых. Да сколько ж можно! Я сбросил звонок и отключил звук, после вернулся слушать романсы.

В течение музыкальной части экран телефона светился ещё два раза: всё тот же номер. Другие слушатели бросали на меня неодобрительные взгляды. В итоге я запрятал аппарат куда подальше, чтобы вовсе на него не глядеть. Беспокойство меж тем нарастало. Может быть, всё-таки ответить? Да, Лина вздорная, истеричная, невозможная, но ведь не по своей вине. Ещё же, при всех своих недостатках, она -- искренняя, настоящая, а вот Андрей и Анна, при массе их достоинств и добродетелей, не лишены некоторой искусственности. Я уже почти вовсе решился в следующий раз взять трубку и только думал об удобном предлоге сбежать, как сердце мне мучительно защемило предчувствием того, что случилось что-то непоправимое.

Уже вовсе не думая о предлогах, я вышел из "гостиной" и полчаса пробовал дозвониться на домашний номер Ковалёвых. У меня получилось это сделать, наконец: трубку взял Паша. Лину сбил грузовик.

Как это случилось, видели многочисленные свидетели, двое из которых согласились прийти на суд и, к немалому облегчению водителя, показать, что девушка бросилась под машину не разбирая дороги. Было в пользу водителя ещё одно обстоятельство: на шее Лина последние два месяца носила сложенную в несколько раз записку с лаконичными пятью словами "Никого не винить, я сама". Я видел эту записку: девушка сама мне её показала. Меня тогда крайне рассердило это "инфантильное заигрывание с мыслями о суициде", я порывался снять этот нелепый амулет. Лина мягко, но решительно отвела мою руку.

-- Ты не понимаешь! -- сказала она мне. -- Это не для того, чтобы умереть. Это мне помогает жить. Мне легче так жить, понятно тебе? Легче, когда я думаю, что меня ничего здесь не держит, что можно в любую секунду, например, шагнуть с подоконника. И то: знал бы ты, как это кошмарно! Ты грыз когда-нибудь дерево от боли? Я грызла. Я знаю, что грех, но мне должно будет проститься.

-- А я -- я тоже не держу тебя?

-- Ты? Ты держишь, конечно! Володенька, милый! Держи меня, пожалуйста, крепче!

XVI

Выговорив это последнее, я какое-то время не смог говорить. Я словно девица закрыл лицо руками.

-- Катарсическое переживание, -- с холодным удовлетворением отметил Арнольд. -- Очень хорошо. Похоже, мы на правильном пути. Итак, чувство вины. Психогенная амнезия, в смысле, вытеснение. Допустим, ощущая вину за её гибель, ты решаешь продолжить её жизнь посредством альтернативной женской личности. Так твою барышню в голове зовут Лина?

-- Нет!

-- Нет? Ну, это ещё ничего не значит! Желание наказать себя? Твой голос тебе адресует упрёки?

-- Нет, нет!

-- Тебе не нужно слишком сопротивляться, знаешь ли! Требуется воля к выздоровлению, Genesungswille, только при ней возможно сотрудничество. Пока я понимаю, что есть отчётливая связь между этим переживанием, последующим псевдомонашеством...

-- Тут не нужно быть семи пядей во лбу, -- усмехнулся я. -- Только я бы не использовал приставку "псевдо".

-- Но ведь церковные учреждения его не признали, так как мне его ещё называть? -- по-немецки рассудительно заметил психотерапевт. -- Итак, связь между периодом воздержания и последующим расщеплением личности, которое проявилось в начале этого года... Хотя... Нет, не сходится что-то: ты ведь мне рассказывал, что первое проявление этого "голоса", даже с полным завладением, имелось как раз во время твоего знакомства с Линой, так? То есть здесь не чувство вины...

Арнольд чесал лоб, хмурился, перелистывал записи.

-- Латентное чувство вины, допустим, латентное, в связи с её паранойяльными реакциями, хотя и это странно... -- бормотал он. -- Смещение половых ролей, вот оно разве? Классический фрейдизм? Ты мне можешь внятно объяснить, почему всё-таки не переспал с ней?

-- Она была школьницей...

-- А ты первокурсником: смешно! И у тебя уже был контакт с ровесницей, в одиннадцатом классе!

-- Мне было жалко её, жалко, понимаешь! Я боялся сотворить что-то непоправимое!

-- Полагаю, не зря боялся, потому что, говорю тебе, шизофренические реакции очень связаны с половой активностью. Хотя в её случае они не шизофренические, а, повторюсь, паранойяльные. Если бы не звучало абсурдно, я бы сказал, что ты чем-то таким от неё заразился. Но эта мысль, конечно, не выдерживает никакой критики, а самое скверное, что я ничего не понимаю, ничегошеньки! Допустим, вправду была врождённая предрасположенность, а шоковые переживания и последующее воздержание её обострили. Но я не понимаю, зачем потребовалось на целых шесть лет... Ты мне всё рассказал? Вспомнил! Ты говорил, девушек было две?