mediatores

-- Смешно, да? У меня тусклая жизнь, Владимир Николаевич. Вот и пытаюсь чем-нибудь расцветить. Ищу всякие бантики, ленточки цветные, вроде таких душещипательных историй. Сама при том знаю, что пошлость...

-- Ну, Тагор -- не пошлость, положим. А Вы любите Тагора? И поэзию вообще?

-- Нет! Разочаровала Вас, да? Но не люблю. Я не люблю, когда красивости больше, чем смысла. Да и вообще, если бы любила, то любила бы только очень избирательно. Если бы, например, Пастернака любила, то только одно стихотворение из него. Про февраль...

-- "...Достать чернил и плакать"?

-- Да, именно. Потому что это моё состояние, иногда. Хочется просто плакать, плакать! Без всяких чернил. И без всяких стихов. Не бойтесь, это всё проходит. И вообще в этом ничего особенного нет: я себя просто жалею. Сейчас, конечно, когда Вы появились, уже меньше...

-- Я вот думаю: можно Вас поцеловать?

-- А я думаю: может быть, пока не стСит? Вдруг Вы во мне разочаруетесь? И окажется, что я у Вас этот поцелуй украла. А я ничего не собираюсь красть. Я учительница, а не воровка.

Заодно уж припомню, что разговоров на политические темы, волновавшие меня, да и, наверное, всякого мужчину, Лена не любила: при таких разговорах она пугалась, смолкала.

-- Я ничего не понимаю в политике, -- говорила она виновато-испуганно. -- Это такое сложное дело, что как ни поверни, никогда не будешь прав. А учительница не должна ошибаться, особенно начальных классов, Владимир Николаевич! И разве от меня в политике что-то зависит? А если нет -- зачем об этом даже думать?

IV

В начале декабря моя мама отмечала День рождения. Оля, услышав про событие, загорелась желанием поехать вместе со мной; у неё, мол, уже и идеи подарка есть. Да и вообще, что я имею против того, чтобы она, Оля, познакомилась с моей мамой? А я и впрямь против ничего не имел, кроме... ну, Вы понимаете. Но озвучить этого было нельзя, оттого на День рождения мы приехали вместе.

Оля вручила свой подарок, принялась хлопотать, нарезая салаты и стряпая на стол. Да, пожалуй, хорошо, что я её с собой взял: кроме нас двоих, никто и не явился. Дядя Николай, мамин брат, обещался приехать, но, как на беду, его сына, маминого племянника, задержали на службе, у самого же дяди Николая машины не было, а без машины до маминого коттеджного посёлка зимой было вовсе никак не добраться. Без Оли мама совсем бы заскучала! Да и я, признаться, тоже. Хотя, если уж говорить про избегание скуки, про занятие для ума, то с Леной я бы охотнее беседовал...

В какой-то момент Оля убежала в ванную комнату.

-- Как она тебе? -- осторожно спросил я маму. Та пожала плечами, продолжая резать кубиками колбасу для "Оливье".

-- Хорошая, -- ответила она, подумав. -- Только очень уж обычная. На меня чем-то похожая, я в её возрасте такая же была. Смотри сам, тебе ведь жить с ней, не мне. Только об одном тебя прошу: в квартире её не прописывай! Хотя бы годика три-четыре...

-- Ты, значит, об имуществе печёшься, -- усмехнулся я.

-- Да! -- ответила мать без тени улыбки, почти обиженно. -- И не надо видеть во мне меркантильную дуру! Об имуществе, правильно, об имуществе единственного сына, между прочим!

-- Что ты, мама, Бог с тобой, никто тебя не упрекает! Тут, видишь, другая беда...

-- Какая беда?

-- У меня ещё одна девушка есть, -- сказал я вполголоса.

Глаза у мамы весело расширились:

-- Герой! -- иронично-восхищённо прокомментировала она. -- Мастер, одно слово! И кто ж она, позволь тебя спросить?

-- Учительница начальных классов у меня в школе

-- А! Всё понятно. Только уточню: девушка или "сексуальный провиант"?

-- Девушка, мама, девушка: я до неё и не дотронулся ни разу.

-- Так, и чего ты от меня хочешь? Аплодисментов?

-- Аплодисментов не хочу, но вот как-то я запутался, надо бы решаться...

-- Да уж, да уж, -- ухмыльнулась мама: никакого особого осуждения в её голосе я не заметил. -- Ну, впрочем, привози как-нибудь твою учительницу тоже, поглядим на неё...

Договорить мы не успели: Оля вернулась из ванной комнаты и продолжила своё весёлое щебетание.

V

Тридцатое декабря (понедельник) 2013 года было в том календарном году последним рабочим днём. Строго говоря, работали мы и утром вторника, но всем же прекрасно известно, что тридцать первого декабря не работа, а видимость одна, так что вторник можно было и не считать. В понедельник в четыре часа в школьной столовой за сдвинутыми столами собрался трудовой коллектив: традиция, как известно, давняя, советская. Умеренно выпивали, закусывали; "тамада", в качестве которого трудилась новый завуч по воспитательной работе, разбитная тётка средних лет, объявляла подготовленные педагогами "номера", всё непритязательное, самодеятельное, конечно: сценки, или шутливые песенки, или частушки какие-нибудь. Я тоже выступил с номером, а именно прочитал юмореску -- образчик армейского юмора, предсказуемо начинающуюся со всем известного "Здесь вам не тут, здесь вас быстро отвыкнут водку пьянствовать и безобразия нарушать", доходящую до сюрреализма в своём абсурде, встреченную одобрительным смехом. Смех смехом, но, надеюсь, факт того, что "здесь вам не тут", все сотрудники ещё раз себе уяснили. Затем включили магнитофон и танцевали. Наша дворничиха в новом откровенном платье, подсев ко мне поближе, откровенно ко мне клеилась: она к середине вечера уже была "хорошей", дошла, иначе говоря, до нужной кондиции. Наконец, всё закончилось, к моему тайному облегчению: утомительны такие сабантуи, а для руководителя -- больше всего. Я окликнул свою знакомицу, уже собиравшуюся уходить вместе со всеми:

-- Елена Алексеевна! Просьба до Вас будет...

От всех сотрудников мы всё скрывали, и скрывали по Лениному желанию: ей казалось, что наши "отношения" (слово, впрочем, слишком торжественное) для других педагогов станут предметом зависти. Кто знает, может быть, и не вовсе она была неправа... Дождавшись, пока все разойдутся, мы молча вышли из школы, сели в мой автомобиль. Я захлопнул двери, но зажигание не включил, а спросил напрямую:

-- Вы где проводите Новый год?

-- С родителями...

-- А не хотите со мной?

-- Я почему-то думала, что Вы предлСжите, -- призналась девушка. -- Спасибо, Владимир Николаевич! Но не знаю, насколько прилично... И кроме того...

-- И кроме того, Вы меня побаиваетесь до сих пор, -- закончил я.

-- Нет! То есть...

-- Я не предлагаю Вам оставаться наедине со мной, -- поспешил я пояснить. -- Я сам собирался поехать к маме: у неё будут другие родственники...

Лена слегка посветлела лицом. Вот снова вернула себе озабоченно-жалобное выражение:

-- Но ведь она... меня не приглашала?

-- Нет, отчего! Она Вас будет рада увидеть. Я об этом специально спрашивал.

-- Мне неловко, Владимир Николаевич, но если Вы считаете, что это можно...

-- Считаю. Только если Вам самой не хочется...

-- Хочется, -- тихо сказала Лена. -- А я вот ещё о чём подумала: не покажется Вашей маме странно, что Ваша... девушка (она это слово выговорила с трудом и тут же покраснела), если, конечно, это слово уместно, Вас называет по имени-отчеству и на "Вы"?

-- Мне и самому это кажется странным.

-- Да, Вы говорили... Но как же по-другому! Это ведь будет фамильярно очень...

Она так забавна была в своей серьёзности, что я наклонился и быстро чмокнул её в щёку. Лена подняла на меня глаза.

-- Это тоже было фамильярно, -- сказала девушка, но не с упрёком, а почти с нежностью. -- Хорошо, я попробую Вас... тебя называть по имени. Я ещё потренируюсь...