mediatores

-- Вы, может быть... извините, глупо спрашивать, но Вы, наверное, хотели мой номер телефона взять, а теперь стесняетесь?

-- Не то чтобы стесняюсь, но буду рад, -- дипломатично ответил я. -- Только вот мне странно, что... То есть я хочу спросить...

-- ...Нет ли у меня кого? -- догадалась девушка. -- Н-нет... То есть, конечно, нет, конечно.

-- А почему засомневались?

-- А ухаживал за мной один дурачок, только давно это было, во-первых... и неправда, во-вторых! Мне вообще, Володя, сверстники не очень нравятся. (Она уже называла меня просто Володей.) Беспомощные они какие-то. Согласны?

-- Откуда же мне знать? -- ответил я. -- Я девчонкой не был.

-- Смешно! -- расхохоталась Оля. -- Правда!

Мы, конечно, обменялись телефонами. Домой я ехал в смешанных чувствах. Как-то с этой Олей (Александрова была её фамилия, замечу в скобках) всё налаживалось быстро и без усилий. Как будто даже и без особой моей воли? Но симпатичная девица! В её безапелляционности наверняка скрывались и вульгарные нотки, которые сейчас были почти не заметны, но к зрелости наверняка должны были обнаружиться; да и вообще к вопросу о вульгарности: говорила Оля правильно, грамотно, но в речи её нет-нет да и проскальзывали какие-то очень просторечные словечки, а произношение нет-нет да и сбивалось на провинциальное, с подчёркнутым "аканьем", для уха жителя большого города просто карикатурным. Но мне-то какое дело до её "аканья", я разве филолог? А простота её после слишком уж большой осторожности и сдержанности моей другой знакомицы действовала освежающе. Наконец, большая ли случилась беда? Номер телефона -- это ведь просто номер телефона, звонить по нему совсем не обязательно...

Но телефон не всегда оказывается просто телефоном: я начал встречаться с обеими девушками.

Не могу сказать, что "начал" -- подходящее слово: с Леной мы виделись раз в неделю по моей инициативе, а Оля мне первая позвонила сама, и я увидеть ее не отказался, просто поддался течению обстоятельств. Тревожили меня тогда мысли о дурности, недолжности такого поведения? Беспокоили, да, но, признАюсь, не так уж сильно. Ах, как низко пал бывший аскет и последователь Вивекананды! Что ж, я ведь и не оправдываю себя (такого уже далёкого от себя нынешнего), а попросту веду методичный "журнал грехов", подобно Печорину, скажем. А тогда я подыскивал себе разные оправдания вроде того, что прекратить отношения или с одной, или с другой всегда ещё успею. С какой, кстати? Обе девушки были мне симпатичны, каждая на свой лад, первая -- интеллектуально (с Еленой Алексеевной мы вели долгие разговоры, она оказалась очень неглупой девочкой), вторая -- скорее чувственно, и в смысле чувств, но и в старом смысле, которым наделяли это слово пару веков назад. Правда, неземной красавицей, такой красавицей, при взгляде на которую останавливается дыхание, не была ни та, ни другая. На этом месте скажу, между прочим, несколько слов в защиту ценности девичьей красоты. Вновь и вновь появляются прагматики или кухонные мудрецы, не знаю как уж и назвать их, которые сообщают, что красота -- не самое главное в девушке. Разумеется, не главное, в том случае, если Вы ищете для себя спутницу жизни лишь для того, чтобы она была полезна в хозяйстве, как если бы подыскивали трактор. Красота, продолжают доморощенные философы, -- не мерило нравственности и добродетелей. Но чтС вообще в отношении совсем юной девушки есть показатель её добродетелей? Совершённые поступки, принятые решения? Так к девятнадцати-двадцати годам никаких важных поступков она не совершила, важных решений принять не успела. Убеждения, высказанные вслух? Но эти убеждения легко произносятся с чужого голоса, в случае молодой девушки -- особенно. Девичья честь? Вот, пожалуй, кое-что определённое, но не всегда ведь её сбережение -- девичья заслуга, иногда в юности сохраняют честь просто из лени к авантюрам или в силу случайностей, чтобы потом уронить позже. Вот и остаётся нам, мужчинам, в случае молодых девиц почти только одно: изучать их красоту, и не о красоте трофея я говорю, а о красоте, в которой находит отпечаток духовное. Вглядываясь в девичье лицо, стараемся мы разгадать след прошлых жизней, прошлых решений, в прошлом благообретённых, но сохранившихся добродетелей. Всегда ли успешно такое гадание? Известно всем, что не всегда, но если бы нам даже вместо лица некто предъявлял подробный письменный отчёт обо всех совершённых женским созданием в прошлых жизнях добрых и дурных поступках, добрых и дурных помышлениях, верно, и тогда нашлись бы желающие обманываться.

Но я отвлёкся. Сильными угрызениями совести я не терзался просто потому, что верил, будто заслуживаю компенсации за годы своего аскетизма. Вот и всё объяснение. Свою фантазию я не очень утруждал: ведя в какое-то новое кафе Лену, я через неделю с Олей оказывался в том же самом кафе. Я заметил, что в графике встреч Оля Лену стала опережать, хотя и познакомился я с ней позже. Вот, например, уже в середине ноября мы с Олей начали целоваться: дело нехитрое, но с молодой девицей сладкое, конечно. Подозреваю, что будь я понастойчивей, и гораздо дальше я бы продвинулся. Но особенно настойчивым я как раз быть не хотел: понимал каким-то задним умом (или остатками совести, как кому больше нравится), что, перейдя последнюю черту, уже не смогу так легко прекратить с Олей, если в итоге выберу Лену. "Знаешь, у нас ничего не получится, мы просто не сходимся характерами" уж вовсе некрасиво говорить кому-то, с кем лёг в постель. Или современные стандарты морали проще на это смотрят? Но если проще, то, значит, оставалась во мне чуть бСльшая моральная щепетильность, чем ожидается от "современного мужчины", и, значит, не полностью я даже тогда деградировал?

III

Мои записки ведутся в некотором беспорядке, который, наверное, отражает известный беспорядок моих мыслей. Разговоры с Леной я упомянул и хотел было уже привести для примера один, да вот, отвлёкся на разъяснение своих мотивов. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Лена была поклонницей старых сентиментальных фильмов, как русских, так и зарубежных, и, помнится, один из разговоров у нас начался с того, что она меня спросила, нравится ли мне американская актриса Одри Хепбёрн.

-- Ни одного фильма с ней не помню! -- признался я.

Лена принялась перечислять. Из длинного списка мне оказался знакСм только "Как украсть миллион", виденный лет десять назад.

-- Актриса там правда симпатичная была, -- согласился я.

-- Что там просто "симпатичная", Владимир Николаевич! Красавица! Неужели Вы как мужчина не оценили?

-- Я же говорю Вам: я десять лет назад этот фильм видел!

Лена вздохнула:

-- А я такой, как она, никогда не буду...

-- Что так? -- улыбнулся я. -- Такой, как она, не будете, потому что будете собой. Зачем Вам кем-то другим становиться? Вы -- красивая девушка...

-- Ай, Владимир Николаевич! -- откликнулась Лена с досадой. -- Зачем Вы это?

-- Что, не верите мне?

-- Не верю.

-- Если Вы в это не верите, то и другие не поверят.

-- А зачем? Я про... Вас-то удивляюсь, как так случилось, что Вы мной... увлеклись, если Вас это слово, конечно, не обижает. Вы, наверное, просто... просто из жалости поначалу на меня поглядели.

-- Н-неправда.

-- А почему Вы запнулись?

-- Потому что... да откуда же мне знать! Зря Вы гонитесь за голливудскими идеалами, Лена!

-- Разве я гонюсь? Кажется, я всё делаю, чтобы показать, что за ними не гонюсь! А Одри Хепбёрн -- совсем не образец голливудских идеалов, если Вы её имели в виду. И всё же мужчины, которые её знали, её любили всю жизнь. Вот Грегори Пэк, например. На её похоронах он читал стихотворение Тагора. Говорят, нельзя было без слёз это слушать...

-- Вы так рассказываете, будто сами там были!