mediatores

-- Скажете тоже... А от кого? Я от своего класса уже получила. Поскромнее, конечно, не такой дорогСй.

-- От меня.

Лена даже на шаг отступила: выражение обычной тревожности на её лице сменилось почти страхом, и не проглядывалось в этом страхе никакой радости. Мне так неловко стало, что я поспешил пробормотать что-то про дела и выйти из учительской.

Ну, хоть пусть записку найдёт, успокаивал себя я. А в записке было упомянуто, что очень она мне нравится и что буду я её рад увидеть не только в рабочей обстановке. Говорю же, глупость, граничащая с пошлостью. Тем бСльшая глупость, что слово "очень" и не вполне подходило: просто "нравитесь" было бы ближе к истине. Хоть и не дурнушка, из-за своей малозаметности, из-за психологии рабочей пчёлки Лена никак не светилась женственностью и вовсе не излучала никакого покоряющего обаяния. Та же психология внушала уверенность, что, наверное, нет у её никого. Это давало надежду, но это и сердило: что же, вечно она хочет быть рабочей пчёлкой? Так ведь медаль не дадут за самоотверженность, как говаривал, помнится, ещё Александр Фёдорович, прежний директор департамента образования (он за время моей службы в школе успел уйти, теперь хозяйствовал новый). Разве я -- такой уж страшный зверь, чтобы глядеть на мой букет и на меня самого полными ужаса глазами?

Где-то к Покрову случилось так, что я в школе за делами засиделся допоздна, а Лена, то есть, конечно, Елена Алексеевна в тот день проводила в своём классе родительское собрание. Как она, сама похожая на девочку, стои?т у доски и что-то тонким голоском вещает закутавшимся в шубы родительницам, мне было уму непостижимо. Но вот, собрание завершилось, родительский поток схлынул мимо моего кабинета (я, услышав это, открыл дверь настежь). Вскоре и молодая учительница пошла мимо быстрыми шажками.

-- Елена Алексеевна! -- позвал я её, когда она поравнялась с моей дверью. Девушка вздрогнула.

-- Зайдите ко мне, пожалуйста, -- попросил я.

Педагог послушалась и, войдя, присела на краешек стула для посетителей, сложила руки на коленях, глядя куда-то в пол, ни слова не сказав. Дыхание, впрочем, выдавало в ней волнение, даже немалое. Распахнутую настежь дверь она так и не закрыла, будто показывала, что сюда зашла секунд на тридцать, не больше, такой пустяк, что и дверь закрывать не стСит.

-- Елена Алексеевна! -- начал я сконфуженно. -- Поверьте мне, что Вас смущать тогда я совсем не хотел. Но я Вам сказать должен...

Я запнулся и не придумал ничего лучше, как встать со своего места, пройти к двери кабинета и закрыть её. Зря, пожалуй, это было сделано: обернувшись, я увидел, что учительница вскочила на ноги и что ясные её глазки засверкали.

-- Владимир Николаевич! -- проговорила девушка со слезами в голосе. -- Вы чего добиваетесь от меня? Вы хотите, чтобы я уволилась?

-- Почему уволились? -- опешил я.

-- Потому что про Вас разное говорят, и... Я не нанималась, в конце концов! Извините, пожалуйста!

-- Да на что, на что Вы не нанимались? -- искренне не мог уразуметь я.

-- В койку к Вам прыгать бесплатно не нанималась! И платно тоже! Ой, зачем я только сказала это "бесплатно", так неловко, как будто я... -- Лена густо покраснела и -- к этому всё шло -- залилась слезами, беспомощно, по-девчоночьи всхлипывая.

Я очумело потряс головой: меня будто мешком по голове ударили.

-- Милый мой, хороший человек, -- сказал я с острой жалостью. -- Неужели Вы подумали, что я всех молоденьких учительниц пытаюсь затащить в койку?

Лена шмыгнула носом.

-- А что тогда? -- спросила она несчастно.

-- Я за Вами просто поухаживать хотел.

-- Что?! -- вскричала Лена. Я даже испугался этого крика.

-- У Вас есть кто-то? -- предположил я. -- Тогда извините! Но как мне было угадать, подумайте? Колечка-то Вы не носите!

-- Вы... то есть... -- залепетала она. -- То есть я понравилась Вам просто?

-- Да, да! Но я же и написал, в записке!

-- Я никак не ожидала! -- призналась девушка. -- Вот честное слово! Никак не ожидала, совсем! Потому что несопоставимо, и... Но, Боже мой, какая же я дура! Я получается, Вас обидела! Я... мне лучше пойти тогда, простите, Владимир Николаевич!

-- Куда, зачем?

-- Потому что... Ну, словом...

-- Может быть, Вы теперь не возбраните мне за Вами немного поухаживать? -- мягко спросил я.

-- Я не знаю...

-- Не знаете, совсем я для Вас отвратителен или нет?

-- Нет... Я боюсь! -- призналась Лена.

-- Боитесь? Того, что говоря "ухаживать", я имею в виду более простую и более пошлую цель?

-- Да...

-- Даю Вам честное слово, что нет.

-- Это правда так, Вы не обманете меня?

-- Правда. Почему Вы думаете, что я должен обмануть?

-- Потому что про Вас говорят, что Вы жестокий человек, Владимир Николаевич!

Я усмехнулся:

-- Двоих сотрудников стоило уволить, и уже стал Иваном Грозным.

-- И меня... тоже уволите, если я не соглашусь?

-- Нет, конечно. Вы можете выйти из кабинета прямо сейчас, и никогда мы больше не вспомним об этом разговоре.

Девушка задумалась и, задумавшись, вновь присела.

-- Те цветы мне понравились, -- сказала она наконец, слабо улыбнувшись. -- Но ведь Вы их не специально для меня купили, правда?

II

Итак, моё ухаживание не отвергли, но и продвигалось оно черепашьим шагом. Стандартный и несколько старомодный набор из посещений кафе, театра и пеших прогулок был принят благосклонно, но наедине мы никогда не оставались, а уж о поцелуях пока и речи не шло. Какие там поцелуи, если Лена наедине всё продолжала меня называть на "Вы" и "Владимиром Николаевичем"! Соответственно, я к ней обращался так же и звал "Еленой Алексеевной", иное намекало бы на барство. Я не спешил, мне эта старомодность нравилась. Может быть, имело смысл поспешить, потому что, по-улиточьи продвигаясь с первой невестой, я умудрился на всех парах налететь на вторую.

А верней, она на меня.

К Покрову уже выпал снег, и на стадионе "Шинник" к концу октября залили каток. Коньки можно было взять напрокат. Я лет пятнадцать не стоял на коньках, но в детстве и ранней юности катался на них с удовольствием. Секцию борьбы я к тому времени давно бросил, но старался физическими упражнениями поддерживать себя в форме. Тело, однако, просило дополнительной нагрузки, вот я и собрался опробовать старое советское развлечение ещё раз.

Зашнуровав коньки и выйдя на лёд, первые минут пять я просто вспоминал позабытые движения, но потом полегоньку освоился и принялся осторожно двигаться вдоль бортика, потом и ускорился, потом рискнул выехать на середину катка -- и тут в меня въехала молодая девушка, так что, конечно, мы оба не удержались на ногах и повалились.

Испуганные извинения последовали с её стороны, но я отшутился, что не беда, мол, до свадьбы заживёт. Ничего я себе не разбил, отделался парой синяков, а она вообще упала удачно, на меня, и вот мы уже оба смеялись над происшествием. Девушка оказалась темноволосой, средневысокой, с ладной фигуркой, с приятной округлостью симпатичной мордашки, со вздёрнутым носом, красными щёчками, весело было смотреть на неё. И бойкой, к тому же: она подумала, что я на коньки встал первый раз, и принялась показывать мне простейшие движения. Я насмешливо слушал и повторял, но вот, тронувшись с места, описал широкий уверенный круг и смело затормозил перед ней, так что она снова рассмеялась:

-- Простите, я дурёха! Вы лучше меня катаетесь.

Я назвал своё имя, а отчество, подумав, опустил: не вполне я ещё старообразный, да и она мне не сотрудница, чтобы настаивать на обязательном этикете. Девушка тоже представилась: Оля. Ещё немного покатавшись и поболтав о всяких пустяках (Оля держалась на коньках плохо, но самоуверенно, впрочем, училась быстро), мы решили, что замёрзли, и пошли в ближайшее кафе, где продолжали разговаривать. Заказали одно, потом другое, ведь свежий воздух пробуждает зверский аппетит. Оля спросила с лёгкой тревогой, хватит ли у меня денег, а то, мол, она готова доплатить (я отклонил предложение), и заодно поинтересовалась, кем я работаю; узнав о моём директорстве, весело округлила глаза, моё отчество тут же уточнила, но оговорилась, что хотела бы оставить для обращения ко мне просто имя, если я не настаиваю на другом, конечно. Я не настаивал. Сама Оля оказалась студенткой; родом из маленького городка, почти посёлка, училась она в государственном университете нашего вуза, на юридическом факультете (на платном отделении), и в наступившем учебном году должна была его закончить, получить "бакалавра". Говорила Оля много и бойко, к моей лёгкой досаде, больше не обо мне спрашивала (хотя директорА школ ведь не встречаются на каждом шагу, нет?), а именно о себе говорила, демонстрируя при небольшом жизненном опыте некоторую категоричность суждений, которую в равной мере можно было и извинить молодостью, и списать на самоуверенность как черту характера. Так хорошо и долго мы сидели, но пора было и честь знать. Я пообещал подвезти её домой. Едва я остановился неподалёку от входа в студенческое общежитие, как Оля заговорила сама: