Страница 5 из 11
A propos II: Аналогично определениям текста приведем и несколько определений дискурса: «Дискурс – более широкое понятие, чем текст. Дискурс – это одновременно и процесс языковой деятельности, и ее результат (= текст)» (Фундаментальные направления, 1997; 307). «Под словом дискурс понимается целостное речевое произведение в многообразии его когнитивно-коммуникативных функций» (Седов, 1999; 5). «Связный текст в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами» (Арутюнова, 1990; 136). «Текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное воздействие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмов их сознания» (там же, 137). «Дискурс, в сущности, лишь способ передачи информации, а не средство ее накопления и умножения; дискурс не является носителем информации» (Дымарский, 1999; 40). «Под дискурсом мы понимаем вербализованную речемыслительную деятельность, включающую в себя не только собственно лингвистические, но и экстралингвистические компоненты». «Мы смотрим на текст как на основную единицу дискурса» (Красных, 1998; 190,192). «Дискурс – единство и взаимодействие текста и внелингвистических условий и средств его реализации» (Вишнякова, 2002; 183). «Центральной интегративной единицей речевой деятельности, находящей отражение в своем информационном следе – устном/письменном тексте, является дискурс» (Зернецкий, 1988; 37).
A propos III: Не можем не остановиться еще на одном понимании взаимосвязи текста и дискурса: во-первых, потому, что оно высказано одним из крупнейших наших лингвистов, а во-вторых, потому, что при всей специфике этого понимания оно как раз и представляется нам самым непротиворечивым, хотя и не магистральным. Эта позиция отражена в работе Ю.С. Степанова «Новый реализм», причем в главе, название которой уже отражает особую позицию исследователя: «Между системой и текстом – дискурс». Ю.С. Степанов отмечает: «Термин “дискурс” (фр. discours, англ. discourse) начал широко употребляться в начале 1970-х гг., первоначально в значении, близком к тому, в каком в русской лингвистике бытовал термин “функциональный стиль” (речи или языка). Причина того, что при живом термине “функциональный стиль” потребовался другой – “дискурс”, заключается в особенностях национальных лингвистических школ, а не в предмете» (Степанов, 1998; 670). «Дискурс – это “язык в языке”, но представленный в виде особой социальной данности. Дискурс реально существует не в виде своей “грамматики” и своего “лексикона”, как язык просто. Дискурс существует прежде всего и главным образом в текстах, по таких (курсив наш. – Ю.П.), за которыми встает особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая семантика, – в конечном счете – особый мир. В мире всякого дискурса действуют свои правила синонимичных замен, свои правила истинности, свой этикет. Это – «возможный (альтернативный) мир» в полном смысле этого логико-философского термина. Каждый дискурс – это «один из возможных миров». Само явление дискурса, его возможность, и есть доказательство тезиса «Язык – дом духа» и, в известной мере, тезиса «Язык – дом бытия» (там же; 676). Но – см. наш курсив – если «прежде всего» и «главным образом», и не во всех текстах, а «таких, за которыми…», то дискурс – явление не всеобщее, а частное, и по сравнению с таким всеобщим явлением, как текст, не заслуживает столь пристального внимания, и уж тем более – при таком подходе – лишается смысла многочисленное ломание копий исследователями (или исследователей?) о взаимосвязи текста и дискурса[9].
Рассуждение Ю.С. Степанова, на наш взгляд, имеет не столько лингвистическое или философское значение, сколько методологическое – как пример выбора определенной точки зрения и последовательного рассуждения в ее рамках.
Все приведенные выше частные определения[10]могут быть, в принципе, расположены между следующими границами: во-первых, дискурс есть текст (часть текста, тип текста, состояние текста и т. п.) – текст есть дискурс (часть дискурса, тип дискурса, состояние дискурса); во-вторых, дискурс есть произведение – дискурс есть употребление, деятельность. Какие же выводы могут следовать из рассмотренных выше определений текста, дискурса и мнений исследователей об их взаимосвязи? Очевидно, самые тривиальные:
1. Все приведенные выше определения справедливы и отражают одну из характерных сторон таких феноменов, как текст и как дискурс. Однако следует признать, что в обзорах разных авторов часто по-разному понимаются одни и те же определения текста и дискурса, данные другими исследователями. Очевидно, что эта разница пониманий идет не столько от самих рассматриваемых феноменов, сколько от позиции и понимания их самими авторами обзоров.
2. Текст и дискурс есть реальные явления, они и неслиянны, и нерасторжимы.
3. Текст и дискурс есть произведения, существующие в структуре и содержании коммуникации.
Наиболее четко и последовательно эти три параметра, на наш взгляд, отмечает и прослеживает в своих рассуждениях Чан Ким Бао, опирающаяся не только на методологию европейской (и частично американской) лингвистики, но и на философско-методологические принципы, присущие восточной школе: «Любое речевое произведение есть текст, который служит действительным средством человеческого общения. Текст имеет своего «напарника» в виде дискурса. Дискурс – это текст в действии. Текст понимается как инь, дискурс – как ян. Они подчиняются закону взаимопроникновения. Это означает, что в тексте есть элементы дискурса, а в дискурсе есть элементы текста…» (Чан Ким Бао, 2000; 5–6).
A propos IV: В связи с тем, что иньян-концепция недостаточно широко известна и отражена в малотиражных публикациях (хотя уже и в нескольких монографиях), считаем возможным привести здесь отрывки из Введения в книгу Чан Ким Бао «Текст и дискурс (через призму иньян-концепции)», которая отражает основные положения ее докторской диссертации, защищенной в 2001 г.:
«В моей вышедшей в 1999 году книге «Введение в изучение текста как лингвистического феномена (синтез западных и восточных взглядов в области лингвистики)» изложены основные положения нашей методологии научного исследования, основанной на древневосточной философии “И цзин” (Книги Перемен) и разработанной вьетнамским проф. Чан Ван Ко иньян-концепции применительно к изучению языка [Чан Ван Ко, 1996, 1997J. Сущность иньян-концепции заключается в следующем:
1) Язык как космос представляет собой единство двух противоположных начал инь и ян. То, что мы говорим или слышим от собеседника, то, что мы пишем или читаем (например, слова, предложения и т. д.), – все это существует реально, все это мы можем воспринимать своими органами чувств, все это может творить любой человек, говорящий (пишущий) на определенном языке. Это ян. Он постоянно изменяется, изменяя все вокруг. С другой стороны, за всеми этими реальными актами (говорение, писание и т. д.) скрывается что-то глубинное. Это их образы, которые тоже реальны, но невоспринимаемы нашими органами чувств. Это инь. Ее может “видеть” не любой человек, а только ученый, исследователь, теоретик. Разные “видения” порождают разные тенденции, школы. Такую реальность вещей мы бы назвали антиреальностъю или виртуальностью (например, система, структура и т. п.). Реальность и виртуальность – разные понятия, но они едины, как едины у человека душа (инь) и тело (ян). Это единство инь и ян мы называем Великим Пределом (этот термин заимствован из Книги Перемен и, как нам представляется, адекватно отражает идею единства). Движение, взаимодействие, взаимопроникновение и взаимопревращение этих начал внутри Великого Предела составляют главное содержание восточного взгляда на язык.
2) Если язык представляется Великим Пределом, то каждый составляющий его компонент тоже Великий Предел, т. е. он, в свою очередь, представляет собой единство инь и ян. Текст, например, в нашем понимании является Великим Пределом, в нем едины виртуальные сущности – системноструктурное образовние текста (инь) и реальные речепроизводящие компоненты текста (ян). Таким образом, текст является микрокосмосом по отношению к языку как макрокосмосу. Это означает, что все, что характерно макрокосмосу (языку), должно быть отражено в микрокосмосе (тексте).
9
Опираясь па позицию П. Серио, рассматривающего дискурс как первоначально особое использование языка, Ю.С. Степанов в другом месте говорит еще более четко: «Дискурс, по-видимому, создается не во всяком языке, или, точнее не во всяком ареале языковой культуры» (Степанов, 1998; 673). Действительно, П.Серио строит одно из своих пониманий дискурса как социолингвистического (точнее – лингвосоциалыюго) феномена, на описании того, какое воздействие оказал на русский язык «советский способ оперирования с языком» (цит. по: Степанов, 1998; 671). Но тогда при исчезновении этого пресловутого «советского способа» исчез и дискурс в русской коммуникации?!
10
Их количество чрезвычайно велико и умножается постоянно; все упомянутые нами выше авторы при выработке собственных определений опираются по меньшей мере на 5—10 определений предшественников. Мы выбрали здесь лишь несколько, которые, с одной стороны, все же есть определения (а не рассуждения, как бывает чаще), а с другой – представляют собой расходящиеся точки зрения.
При этом не можем отказать себе в удовольствии процитировать еще одно определение, которое не столько определяет предмет, сколько свидетельствует о незакрепощенности научного мышления автора: «Примем следующее рабочее определение связного текста, или дискурса, в соответствии с интуитивным пониманием этого термина (курсив наш. – Ю.П.). Дискурс – это такая последовательность высказываний S1… Sn, в которой семантическая интерпретация каждого высказывания Si (при 2< i < n) зависит от интерпретации высказываний в последовательности S1…. Si-1. Иными словами, адекватная интерпретация высказывания, выступающего в дискурсе, требует знания предшествующего контекста» (И. Беллерт. Об одном условии связности текста / Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск VIII: Лингвистика текста. – М. Прогресс, 1978. – С. 172.). – Это какое же надо иметь интуитивное понимание?! Правильно говорят, что женская интуиция – это что-то…