Действительность. Текст. Дискурс

A propos I: И все же, перечитав эти обзоры, автор чувствует необходимость привести хотя бы некоторые определения[6]: «Текст – объединенная смысловой связью последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой являются связность и цельность» (Николаева, 1997; 555). «Текст может быть определен как речевое коммуникативное образование, функционально направленное на реализацию внеязыковых задач» (Вишнякова, 2002; 183). «Текст представляет собой системно-структурное образование, обладающее упорядоченной (иерархической) организацией, которая обеспечивается связностью – глубинной и поверхностной, локальной и глобальной… Текст как процесс и текст как продукт – две тесно связанные между собой, но существенно различные стороны одного явления» (Дымарский, 1999; 21–22). Текст – это «1) вербальный и знаково зафиксированный (в устной или письменной форме) продукт речемыслительной деятельности; 2) вербальная и знаково зафиксированная «реакция» [не с позиции бихевиоризма. – прим. В.К. – Ю.П.] на ситуацию; 3) опосредованное и вербализованное отражение ситуации; 4) речемыслительный продукт, который обладает содержательной завершенностью и информационной самодостаточностью; 5) речемыслительный продукт, который обладает тематическим, структурным и коммуникативным единством; 6) нечто объективно существующее, материальное и поддающееся фиксации с помощью экстралингвистических средств (например, орудий письма, бумаги, аудио-/видеопленки и т. д.); 7) некая особая предикативная единица, если под предикацией понимать вербальный акт, с помощью которого автор интерферирует («вписывает») в окружающую действительность отраженную в его сознании картину мира, результатом чего является изменение объективно существующего реального мира; 8) нечто изменяющее окружающий мир, экстралингвистическую реальность самим фактом своего существования; 9) с точки зрения формально-содержательной структуры и вычленения в дискурсе, текст есть речевое произведение, которое начинается репликой, не имеющей вербально выраженного стимула, и заканчивается последней вербально выраженной реакцией на стимул (вербальный или невербальный) (Красных, 1998; 198[7]).

Теперь – о дискурсе[8]. Рассмотрим несколько аналогичных обзоров понимания дискурса, представленных в работах последних лет.

М.Л. Макаров. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. Тверь, 1998. С. 68–72.

Дискуссия о формализме и функционализме (functionalism vs formalism debate – см, Nuyts 1995; Schiffrin 1994; Leech 1983;) имеет две стороны: во-первых, сталкиваются два трудносовместимых взгляда на лингвистические исследования (методологический аспект), во-вторых, обсуждаются различные точки зрения на природу самого языка (теоретический аспект).

Формализм исходит либо из утверждения об отсутствии у языка собственных однозначно определяемых функций, либо из признания полной независимости формы от функции (ключевые слова autonomy и modularity – Newmeyer 1988а, 1991) Поэтому в своей методологии формализм настаивает на анализе исключительно структурных особенностей языка «в себе».

Принцип функционализма исходит из семиотического понимания языка как системы знаков, которая служит или используется для достижения каких-либо целей, иначе, выполнения функций. Методология функционализма предполагает изучение структуры и функционирования языка с целью выявления соответствий между ними. Теоретически функционализм основывается на признании взаимозависимости между формой и функцией, учёте влияния употребления языка на его структурные характеристики…

Функционализм придерживается следующих принципов или аксиом, формирующих «грамматику языковых игр» сторонников данного подхода (ср.: Кобрина 1981, Бондарко 1984, Given 1995, Nuyts 1995 и др.):

– язык – это социально-культурная деятельность;

– структура обусловлена когнитивной или коммуникативной функцией;

– структура не произвольна, а мотивирована, иконична;

– постоянно имеют место изменения и вариативность;

– значение зависит от контекста, оно неатомично;

– категории размыты, «менее чем дискретны»;

– структура – гибкая, адаптивная система, не застывшее формирование;

– грамматики постоянно возникают и видоизменяются;

– правила грамматики допускают отклонения…

Определение такой категории, как дискурс, уже предполагает некоторую идеологическую ориентацию, собственную точку зрения на анализ языкового общения. Дебора Шифрин (Schiffrin 1994: 20–43) видит три подхода к определению дискурса (ср: Brown, Yuie 1983; Stubbs 1983; Macdonell 198C; Crusius 1989; Burton 1980; Maingueneaue. a. 1992; Nunan 1993; vanDijk 1997).

Первый подход, осуществляемый с позиций формально ориентированной лингвистики, определяет дискурс просто как «язык выше уровня предложения или словосочетания» – «language above the sentence or above the clause» (Stubbs 1983; ср.: Schiffrin 1994; Steiner, Veltman 1988; Stenstrom 1994 и др), «Под дискурсом, следовательно, будут пониматься два или несколько предложений, находящихся друг с другом в смысловой связи» (Звегинцев 1976) – критерий смысловой связности вносит заметную поправку.

Многие разнообразные формально-структурные лингвистические школы объединяет сосредоточенность на анализе функций одних элементов языка и «дискурса» по отношению к другим в ущерб изучению функций этих элементов по отношению к внешнему контексту. Формалисты обычно строят иерархию составляющих «целое» единиц, типов отношений между ними и правила их конфигурации. Но высокий уровень абстракции подобных моделей затрудняет их применение к анализу естественного общения.

Второй подход дает функциональное определение дискурса как всякого употребления языка: «the study of discourse is the study of any aspect of language use» (Fasold 1990); «the analysis of discourse, is necessarily, the analysis of language in use» (Brown, Yule 1983; ср.: Schiffrin 1994). Этот подход предполагает обусловленность анализа функций дискурса изучением функций языка в широком социокультурном контексте. Здесь принципиально допустимыми могут быть как этический, так и эмический подходы. В первом случае анализ идёт от выделения ряда функций (например, по P.O. Якобсону) соотнесения форм дискурса (высказываний и их компонентов) с той или иной функцией. Во втором случае исследованию подлежит весь спектр функций (не определяемых априорно) конкретных форм дискурса.

Д. Шифрин предлагает и третий вариант определения, подчёркивающий взаимодействие формы и функции: «дискурс как высказывания» (discourse utterances – Schiffrin 1994; ср.: Clark 1992: Renkema 1993; Drew 1995). Это определение подразумевает, что дискурс является не примитивным набором изолированных единиц языковой структуры «больше предложения», а целостной совокупностью функционально организованных, контекстуализованных единиц употребления языка. В этом случае вызывают затруднение различия подходов к определению высказывания (ср.: Арутюнова 1976; Бенвенист 1974; Леонтьев 1979; Бахтин 1979; Степанов 1981; Колшанский 1984; Падучева 1985; Слюсарева 1981; Сосаре 1982; Адмони 1994; Чупина 1987; Сергеева 1993; Лурия 1975; энонсема – Борботько 1981; Blakemore 1992; Brown, Yule 1983; Levinson 1983; Sperber, Wilson 1995 и др.)…

Требует краткого комментария соотношение понятий дискурс, текст и речь. Иногда их разграничение происходит по линии письменный текст vs устный дискурс, что неоправданно сужает объём данных категорий, сводя к только двум формам языковой действительности – использующей и не использующей письмо (ср.: Гальперин 1981; Дридзе 1984; Москальская 1981; Тураееа 1986; Филиппов 1989; Реферовская 1989; written text vs; spokendiscourse – Couithard 1992; 1994). Такой подход весьма характерен для ряда формальных подходов к исследованию языка и речи.

На основании этой дихотомии некоторые предпочитают разграничить анализ дискурса (объектом которого, по их мнению, должна быть устная речь) и лингвистику (письменного) текста: «there is a tendency… to make hard-and-fast distinction between discourse (spoken) and text (written). This is fleeted even in two of the names of the discipline(s) we study – discourse analysis and text linguistics» (Hoey 1983/4). Такой подход иногда не срабатывает, например, доклад можно рассматривать одновременно как письменный текст и выступление (коммуникативное событие), хотя и монологическое (в традиционных терминах) по своей природе, но тем не менее отражающее всю специфику языкового общения в данном типе деятельности (Goffman 1981). О неадекватности строгого разграничения дискурса и текста пишет и сам Хоуи: «it [the distinction – М. М.] may at times obscure similarities in the organization of the spoken and written word» (Hoey 1983/4).

В начале 70-х была предпринята попытка дифференцировать категории текст и дискурс, в Европе до этого бывшие нередко взаимозаменяемыми, с помощью фактора ситуации. Дискурс предлагалось трактовать как «текст плюс ситуация», а текст, соответственно, определялся как «дискурс минус ситуация» (Widdowson 1973; Distman, Virtanen 1995). Анализ дискурса зарекомендовал себя как подход, для которого характерны повышенный интерес к более продолжительным, чем предложение, отрезкам речи и чувствительность к социальному контексту ситуации: «а rapidly expanding body material which is concerned with the study of socially situated speech united by interest in extended equences of speech and a sensitivity to social context» (Thompson 1984, 74).

Термин дискурс, понимаемый как речь, «погружённая в жизнь», в отличие от текста, обычно не относится к древним текстам, связи которых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно (ЛЭС. 137), хотя в последнее время наметилась тенденция к применению методологии анализа дискурса и самого этого термина, к языковому материалу разной культурно-исторической отнесённости (см.: Библейским текстам и апокалиптической литературе – Arens 1994; O’Leary 1994), а также произведениям литературы, текстам массовой культуры, психоанализу (см.: Rimmon-Kenan 1987, Shotter 1993; Maingueneaue.a. 1992; Bracher 1993; 1994; Salkie 1995 и др)…

Некоторые трактуют дискурс как подчёркнуто интерактивный способ речевого взаимодействия, в противовес тексту, обычно принадлежащему одному автору, что сближает данное противопоставление с традиционной оппозицией диалог vs. монолог.

Само по себе это разграничение довольно условно – о диалогичности всего языка, речи и сознания писали многие (ср.: Волошинов 1929; Бахтин 1979; Радзиховский 1985, 1988; Якубинский 1986; Бенвенист 1974, Выготский 1934; 1982; Hagege 1990, Burton 1980; Myerson 1994; Weigand 1994; Shotter 1995; Baxter, Montgomery 1996 и др.).

В довольно-таки многих функционально ориентированных исследованиях прослеживается тенденция к противопоставлению дискурса и текста по ряду оппозитивных критериев: функциональность-структурность, процесс-продукт, динамичность-статичность и актуальность-виртуальность. Соответственно, различаются структурный текст-как-продукт и функциональный дискурс-как-процесс (text-as-product, discourse-as-process – Brown,Yule 1983; Text-als-Struktur, Text-in-Funktion-Hess-Lutiich 1979).

Вариация на ту же тему, близкая определению дискурса по Д. Шифрин, перекликается с точкой зрения на текст как на абстрактный теоретический конструкт, реализующийся в дискурсе (van Dijk 1977; 1980) так же, как предложение актуализуется в высказывании (sentence vs. utterance)…

По выражению Дж. Лича, текст реализуется в сообщении, посредством которого осуществляется дискурс: «DISCOURSE by means of MESSAGE by of TEXT» (Leech 1983). Таким образом, в двух сложившихся рядах предложение и текст отходят к первому, а высказывание и дискурс – ко второму (ср.; Stubbs 1983; Werth 1984; Mey 1993).

Другой способ решения проблемы сформулировал В.В. Богданов (1990; 1993), рассматривая речь и текст как два неравнозначных аспекта дискурса. Такое решение встречается часто, например, это видно уже по титульному листу книги Analyzing Discourse: Text and Talk (Ta

He всякая речь поддается «текстовому перекодированию», но и не любой текст можно «озвучить» (Богданов 1990; Горелов 1987). Вследствие этого дискурс понимается широко – как все, что говорится и пишется, другими словами, как речевая деятельность, являющаяся «в то же время и языковым материалом» (Щерба 1974) в любой репрезентации, звуковой, графической или электронной. Текст (в узком смысле) – это «языковой материал, фиксированный на том или ином материальном носителе с помощью начертательного письма (обычно фонографического или идеографического). Таким образом, термины речь и текст будут видовыми по отношению к объединяющему их родовому термину дискурс» (Богданов 1993), причём все эти термины не образуют выраженных дихотомических пар. Такое широкое понимание дискурса сегодня всё чаще встречается в лингвистической литературе, а в философской или психологической оно уже стало нормой.

6

Допустим, для того, чтобы кто-нибудь не подумал, что автор читает только обзоры…

7

Последнее определение – это серьезно, даже где-то круто. Это уже не «текст», это уже – вся наша жизнь…

8

Мы не рассматриваем здесь такой основополагающий вопрос, как «где стоит ударение в слове дискурс?» – пока мы не готовы к его освещению. Но и пройти мимо нельзя. Поэтому приведем все же два рассуждения, всплывших по аналогии к проблеме. «Меня часто спрашивают, как правильно произносить «Пикассо» – с ударением на последнем слоге или на предпоследнем, то есть кто он: испанец или француз? Конечно, испанец – и по внешности и по характеру, по жестокости реализма, по страстности, по глубокой, опасной иронии… Все это так, но стоит задуматься и над другим. Почему всю свою жизнь он добровольно прожил во Франции?.. Нет, от Франции Пикассо не оторвешь» (И. Эренбург. Люди, годы, жизнь). «Я был с Прасковьей Федоровной на берегу Ганга и там меня осенило. Дело в том, что Вешнякова не должна выходить из средних дверей, а сбоку, там, где пианино. Пусть не забывает, что она недавно лишилась мужа и из средних дверей не решится выйти ни за что…» – Боже! Как верно! Как глубоко! – вскричала Вешнякова. – Верно! То-то мне было неудобно в средних дверях. – Погодите, – продолжала Торопецкая, – тут есть еще, – и прочитала: – «А впрочем, пусть Вешнякова выходит, откуда хочет!» (М. Булгаков. Театральный роман).