Дочь русалки

– Чуров, ты  здесь? Ну, давай, вылезай, проветрись.

Я выключил музыку и полез проветриваться.

Он поставил на стол бутылку, выложил огурцы-помидоры и принялся рубить колбасу.

– Я не буду.

– Я тоже. Чтоб в жару теплую да еще на работе… Ну-ну, не кривись, – он свернул пробку. – Повторение мать учения. Тара есть?

Я нашел свою кружку, а ему дал крышку от термоса. Он наплескал в них водки и пригласил к столу.

– Ну, давай! – сказал он. – За отпуск. Завтра ухожу в отпуск. Два года не ходил. Ну, теперь уж точно женюсь! В этот отпуск уж точно! Не веришь?

За веру выпили снова.

– Ну, все, по третьей и хватит, – поторопил он, наливая опять. – Дела. Баллоны еще водолазам надо забросить.

Я пристал, заглянул под обрыв и увидел, что в катере лежат баллоны от акваланга.

– Так и не нашли? – спросил я.

– Пока нет.

Его так и не нашли. Он был единственный, кто бесследно исчез во всей этой истории. Но я опасался, что он все же выплыл.

– Нашли бы, – успокоил Вайс. – Видел, вчера вертолет летал? С тепловизором. Мышь заметит. Не переживай. На твоем острове его точно нет. Ну, по третьей и все!

– Три раза пьют за покойников.

– А мы будем чокаться, – живо нашелся он, и мы чокнулись.

После этого он полез за пазуху и достал скрученный в трубочку факс.

Все исходные данные были аккуратно отрезаны, на бумаге был только голый текст. Но по стилю и нескольким ключевым словам я узнал в нем руку И-Эфа. И снова перечитал текст. «Полунечетный» – уже одно это слово стоило всех остальных. Значит, нуль на объемных лекалах атипических матриц повел себя как полунечетный. Это значило, что само квантование времени было выполнено неправильно. Это значило также и то, что И-Эф опять набирает команду…

Я посмотрел на Вайсбергера. Тот пожал плечами. Мол, «твоя началнык моя началнык не понимай». Я скомкал факс и подошел к костру. Утренние угли давно истлели, я чиркнул спичкой. Термобумага взялась хорошо и горела ровно.

– Ты что-нибудь передашь? – спросил он, доставая блокнот и ручку.

– Допьем?

Он не протестовал. Выпил, утробно гыгнул, разрубил помидор, положил половинку в рот, следом бросил щепотку соли и прожевал.

– Я не хотел тебе говорить. Но пришло подтверждение. Она ему сводная сестра.

– Я знаю.

– История темная, для психологов. Но, выходит, что этот Илья был будто влюблен. Фрейдистки, типа того. Картины всякие рисовал. На всех лишь она.  Я видел. Очень похоже. А с женщинами у него, думаю, еще с детства проблемы. Не в смысле, конечно, что он с ними в детстве уже…  Короче, болезнь не болезнь, но проблема там у него. Какая у Гитлера. Этот крипто-чего-то… забыл. Ну да ладно, поймаем – посмотрим. Труп, имею в виду. А ты что подумал?

– Его ударило реей по голове.

– Да. С головой у него был порядок. МВТУ, отличник, красный диплом, потом Пермский авиамоторный, комсомольский вожак. Первые деньги сделал из ничего, продавал авиационные двигатели. Потом подстрелили, пожил за границей, вернулся, ученых начал обхаживать. Мы ему дали кличку Пастух. Тихий дьявол, но многих пас…

– Пастух? Хорошо не Пастырь.

– Что? А. Да. Пастырь тоже. Детдомы спонсировал. Я же говорю, многих пас. А коровку-то, а?..

– И не поминай, – отмахнулся я от него. – Уже снится. Клюет-клюет, водит-водит. Ну, думаю, плотвичка. Вытаскиваю – корова.

– Да я о другой, – усмехнулся Вайс.

Он стрельнул огуречною попкой в сторону катера. Я приподнялся. В катере никого не было, там лежали только баллоны от аквалангов.

– Пристала как банный лист. Сидит теперь и боится.

Они сидела под самым обрывом, поджав колени. Справа и слева лежали сумки.

Вайсбергер начал доставать сигареты. Она подняла вверх голову:

– Ничего, если я подслушивала?

9

Сейчас я не люблю вспоминать, как закончилась та последняя рыбалка на острове. Как ночами приходил он. Как садился у гаснущего костра и ждал, когда я вылезу из палатки. Такой, в лохмотьях и мокрый, он казался почти человеком и был определенно живой. Сам собой разгорающийся костер обливал его красным светом.

Иногда к нему выходила она, и они долго и громко меж собой разговаривали. Она не понимала его, а я не понимал их обоих. Хотя тут и понимать нечего: женщина должна быть счастливой. Мужчине это необязательно, но женщина должна быть счастливой. Все остальное можно смело валить на любовь, на ее тайны и мистику.

В принципе, я не против мистики. Просто в силу многолетней привычки больше верю в обычные совпадения и случайности. Так совпало, говорю я себе. Так случилось, что все совпало. Большего в этом ничего нет. Ничто не мешает взрослому человеку иметь детские лунатические причуды – подниматься иногда среди ночи, доплывать до середины реки, а потом сушить у костра одежду.

Сейчас я часто вижу остров во сне, и в который раз обещаю ей, что рыбалка на нижней Волге навсегда в прошлом. Что теперь уже все. Никогда. Ни в следующем году, ни через следующий. Но зимой говорить о лете легко. Зимой не испытываешь того наплывающего из ночи желания – мутного, как придонные струи, взлохмаченные гнутыми костяными носами древних панцирных осетров.

Тут надо понимать. Она понимает и соглашается.

Вот придет лето, уверенно говорю я ей, и ты все увидишь сама. Как однажды утром мы встанем, бодро сделаем зарядку, плотно позавтракаем и поедем на дачу. Там, кстати, есть небольшой прудик, в котором даже водятся караси. Она вздыхает и улыбается. Женщина должна быть счастливой.