Страница 27 из 79
Из всех классов парусных яхт я помнил лишь то, что бывают «Летучий голландец» и «Солинг». В парусах разбирался тоже не лучше. Видел только, что здесь их на мачте два: передний поменьше, стаксель, и задний, побольше, грот. Да и мачта отсюда казалась не такой уж высокой. Но, впрочем, немаленькой – верхушку ее все еще освещало упавшее за лес солнце.
– Тут рядом живут? – вдруг послышался голос.
Я вздрогнул. Он стоял рядом и смотрел поверх моей головы вдоль берега.
– Нет, – сказал я, удивившись не столько незаметному появлению его рядом, сколько сдавленности своего голоса. – Тут никто не живет. Это остров.
– Понятно. А чьи коровы? – он продолжал смотреть на узкий песчаный пляж, ниже по течению, на который пугливой цепью выходило небольшое стадо коров. Возглавлял его бык. Бык, больше похожий на овцебыка.
– Эти? Эти-то?.. – повернулся я. – Дикие. Эти дикие. Это мустанги.
– То есть, как мустанги? Что, нет хозяев? – голос его, хотя и несколько оживился, все равно оставался каким-то странно сухим, лишенным обертонов и высоких частот.
– Нет-нет, хозяева есть. Есть-есть, – быстро произнес я и, к стыду своему, обнаружил в собственном голосе избыток высоких частот. И вдруг почему-то начал рассказывать. Про то, что на острове разместилась половина ландшафтов мира, исключая лишь тундру и скалистые горы. Про Тропические озера, потому и тропические, что все лето в глубине острове стоит тропическая жара и травы в рост человека. Про телят, которых прежде колхоз привозил на остров весной, а увозил осенью…
– Крадут? – резко перебил он, убив мое красноречие.
– Чего?
– Коров?
– Кто?
– Скажем, речники…
– Речников бы догнали и потопили.
– Кто бы это?
– Хозяева.
– А кто хозяева?
– Колхозники. Браконьеры, то есть. Бывшие колхозники. Зимой приезжают по льду и часть стада отстреливают на мясо….
– Хорошо, – сказал он и, перестав смотреть на коров, стал смотреть на меня.
Извинившись, я собрал вещи и сказал, что должен идти. И, правда, уже темнело.
– Погодите, – сухо произнес он. – Поговорим.
Странно прозвучало это «поговорим». Еще сильнее захотелось уйти, и сразу подальше.
– Я понял, вы здесь один, – медленно произнес он. Потом посмотрел на реку и добавил туда же: – Значит, камня, вы говорите, нет. А лопата?
На синем ультрамариновом сегменте востока уже проступили звезды. Высокий инверсионный след пролетевшего самолета подсвечивался ушедшим за горизонт солнцем и розовел, как молодой шрам. Все остальное небо занимала голова человека.
Он наступил штиблетом прямо мне на кадык и слегка покатал мою голову по земле. Спросил, хорошо ли я понял все. Я сказал, все. Он дал мне подняться и отдышаться, и снова вежливо повторил, что хотел бы заглянуть ко мне в гости. После этого (надо думать, в знак примирения) он снял у меня со спины несколько прилипших травинок. Я задергался под его рукой. Всякое прикосновение вызывало в спине зудящую боль: те двое его подручных, которых он попросил не дать мне сбежать, все ребра мои искололи надульником автомата.
До лагеря он не проронил ни слова и разговорился, только увидев сушило, на котором вялилась рыба, многослойно замотанная во многие метры марли. «От мух?», прокашлявшись, спросил он. «От ос», двусложно прохрипел я. «А-а», сказал он, «грызут плавники?» Я кивнул. Осы грызли жирные основания плавников. Он помял одну из рыбин за хвост, услышал, что чешуя трещит, и приказал принести с яхты пиво.
Затем внимательно осмотрел мою старую брезентовую палатку, накрытую полиэтиленовой пленкой и перетянутую сверху веревками – как дирижабль. Потрогал носком штиблета полусдутую лодку. Потом оценил толщину и высоту осокоря, черного тополя, настоящего реликтового чудовища, прикрывавшего и палатку, и костер сверху. Оценил и плетеный из ивовых прутьев ветрозаслон. Тот служил подчас единственною защитою от пронзительного восточного ветра, дующего от Ахтубы в выжженную калмыцкую степь.
Давно была ночь, но костер он зажечь не дал, реквизировал и единственный мой фонарик. Мы сидели с ним за столом, собранным из кусков фантастически разномастных досок, он умело разламывал воблу, аккуратно пил пиво из банки. Предлагал и мне. Я не пил. Даже если бы мой кадык работал, все равно не очень люблю, когда всякая сволочь ходит по нему в обуви.
Вниз по реке проскользил веселый четырехпалубный теплоход, освещенный гирляндами и гремящий музыкой кабака.
Наконец, сквозь кусты замелькал яркий белый огонь мощного галогенного фонаря. Это принесли тело. Положили на землю. Девушка была в джинсах и светлой майке, на ногах белые носки. Лицо ее закрывали волосы.
– Ну что же, – медленно сказал он и поставил банку на стол. – Бася! Ты тут приберись.
Откликнувшийся на «Басю» боцман старательно закатал рукава тельняшки, будто собрался не только убрать со стола, но и отдарить его как палубу.
Вместе выйдя из-за стола, мы вместе подошли к девушке. Узким носком штиблета он отвел с ее лица волосы.
– Она мне была как сестра, – сказал он и, включив мой фонарик, посветил на ее лицо.
Он светил на ее лицо напряженно и неотрывно – как вглядывался, и заставлял вглядываться меня. Видя, как около рта колышется несколько сверкающих волосинок, я сказал, что она живая.