Забытый - Москва

- Чего для моего колдуна не сделаешь, - она приподнялась на локте, заглянула в лицо, ткнулась носом в щеку, начала быстро, горячо целовать, а левой рукой скользнула по груди, животу, нащупала его корень, моментально вставший дыбом, крепко сдавила в пальцах. Он легко приподнял ее и положил на себя, а она, ловко шевельнувшись, уже приняла его в себя, все глубже, глубже, по-змеиному выдыхая: хха-а-а... словно намереваясь втянуть его всего. Ему тоже хотелось проникнуть как можно дальше, он сильнее и сильнее прижимал ее к себе, но такого эффекта, как когда он был НА ней, не получалось. И тогда он не долго думая перекатился на бок, а потом оказался сверху. И тут уж схватился не за нее, а за края лавки возле ее бедер и изо всех сил притянул. Кажется, он выдавил из нее весь воздух.

- Хаакк! - Юли задергалась сильно и часто, тихо подвывая: Ав-вава-вава! - и обмякла, откинув назад голову и широко в стороны ноги, так что они съехали с лавки и стукнули пятками об пол.

- Оо-охх! - она сладко потянулась. - Невозможно же серьезно разговаривать.

- А ты не разговаривай.

- Да-а! А Любе что расскажешь? Как какую-то старую дуру на лавке раздавил?

- Не прибедняйся. Ты моложе их всех.

- Знаю. Иначе бы молодые так передо мной не петушились. Только я-то помню, сколько мне лет.

- Ты помни главное: для меня твои годы - ффу!

- Вот это действительно главное! - Юли вцепилась ему в плечи, отодвинула от себя на вытянутые руки, глянула почти грозно:

- Ребенка - только от тебя!

- Юли, да ради Бога! Я всю жизнь только над этим и тружусь, - а сам вдруг струсил: "А ну действительно родит?! С желтыми глазами! Тогда уж Люба... Сейчас-то она только догадываться может... и делает вид, что ничего,.. А тогда уж и вид делать не получится. Боже, пронеси!"

- О чем задумался, храбрец?

- Представил, какой он будет...

Юли длинно в упор посмотрела, как копьем проткнула:

- Не бойся, я ей не покажу.

"Ведь и смотреть на меня научилась", - Дмитрий был раздосадован тем, что она проникла в его мысли:

- Неужели так хочешь? Мне казалось... Времени столько прошло... Думал - ты привыкла, смирилась...

- Хочу - не то слово. Я только этого всю жизнь и хочу! Я и тебя-то полюбила сначала как... как... - она вдруг всхлипнула и отвернулась. Он схватил ее лицо, с усилием повернул к себе, хотя она отчаянно вырывалась, и увидел (впервые!) ее слезы. То есть вот так, чтобы они не там, в глазах, а пролились! Как чудно, сильно и как дивно изменили они ее облик! Дмитрий почувствовал, что уже не может дотрагиваться до нее как до любовницы. Неловко приподнялся, отодвинулся, потом повернулся и сел, прислонился к стене, прикрылся одеялом, подтянул колени к подбородку, обхватил их руками.

Она по-кошачьи извернулась, села рядом, ткнулась плечом в плечо, пригнулась, заглянула в глаза:

- Мить, ты это в голову-то крепко не забирай. Я тебя не как ребенка, ты не подумай. Да ты ведь сам видишь, знаешь! - в последнем вскрике послышалась нотка отчаянья.

- Юли,- он нежно тронул ее волосы,- что ты, о чем? Ты ведь видишь, как я люблю тебя. Наверное, нельзя любить больше, а меньше я не хочу.

- Тогда что ж ты?!

- Что?

- Отскочил, сел, замерз.

- Юли, дай опомниться. Сама подумай: когда тебя ласкает мать, а ты начинаешь хватать ее, тискать, насиловать - нехорошо ведь... Да?

- Да, да! Ха-ха! Миленький мой! - она гладила его по лицу, терлась щекой о коленку и все заглядывала влюбленно в глаза. - Вот за это-то я тебя больше всего и люблю!

- За что - за "это"?

- Ну разве может кто-нибудь еще так чувствовать и понимать?! Ох и счастливая я все-таки! А если бы еще и сына Бог послал, я уж и не знаю... Да еще от тебя!!

- А ты не думала, что его не только Люба распознает, но и этот твой... Ведь он, наверное, надеется сам?

- Конечно. Но это уж мои заботы.

- Мои, мои... Очень мне это не нравится. Не многовато ли ты на себя взвалила? Унесешь?

- Попробую. А как по-другому? Тут, в принципе, ничего не поделаешь. И от тебя, от всех наших помощи ждать нельзя, невозможно. Просто таковы условия.

- А этот Иван... Ты его так расписываешь. И умен, и решителен, и напорист. Не оторвет ли он тебе однажды голову, когда догадается и поймет. Ведь рано или поздно...

- Ох, не знаю, Митя, не знаю. Одно чую: добром мы с ним, конечно, не разойдемся. Либо он меня, либо я... Но я так просто пропадать не собираюсь, ты меня знаешь.

- Но ты соображай, с кем тягаешься. Дело ведь не в том, что он - сын тысяцкого и у него за спиной пол-Москвы и мощь влиятельнейшей в княжестве семьи, а в том, что ты - ОДНА! Кстати, кто тебя теперь окружает? Ведь это все москвичи, поди?

- Разумеется.

- Так как на них положиться? Ивану же ничего не стоило подсунуть тебе кого-то из своих.

- Не так просто. Всех, кто сейчас со мной, я сама отличала. Я их от нищеты и голода спасла. Всех! А кого, может, и от гибели.

- Как это?

- А после пожара. Знаешь, что тут творилось? Кто голым из огня выскочил, разом нищим остался, а кто и не выскочил, только детишек вышвырнуть успел. Детишки сиротами остались. Вот таких я и насобирала. Как думаешь, дадут они теперь меня в обиду?

- И что ж, все только такие? Других нет?

- Нет.

- Это, конечно, хорошо, но знаешь ведь, и на старуху бывает проруха.

- Бывает... Бывает, и змею пригреешь.

- Вот-вот!

- Ну... на то воля Божья. А так... Не дура же я у тебя полная, посматриваю, их друг за другом посматривать, ревновать заставляю.

- Дай Бог, Юли, дай Бог! Но как же с Вельяминовыми? Очень не хотелось бы мне с ними идти вразнос. Нельзя ли все-таки как-то?..

- С Василь Василичем и Иваном нельзя. Они успокоятся только тогда, когда совсем удалят тебя от князя, когда ты окажешься где-нибудь в глуши, на десятых ролях. Если это не получится, тебя попытаются просто убить. Как Босоволкова Алексей Петровича.

- Но ведь это риск какой. В случае неудачи они теряют все! Ведь тогда, с Алексей Петровичем они ж еле выкрутились. Разве это разумно?

- Не так уж и неразумно. Они считают, что если тебя не сомнут, то все равно все потеряют. Так что им выбирать не приходится.

- Если так думают все Вельяминовы, шансов у нас с тобой мало.

- В том-то и дело, что не все! Тимофею Василичу, например, зачем такие крайности? Он большущий воевода, окольничий, сколько власти в руках. А не выгорит у них тебя ссадить - слетит вместе с братом. А за что? И второй сын Василь Василича, Микула. Ему старший брат совсем не в радость: Ивану за место тысяцкого биться, Микуле же тысяцким не быть никогда. Так какой ему резон за другого голову подставлять? И потом: парень-то уж очень хорош: умница, красавец, а уж скромник...

- И этот, что ли, к тебе клинья бьет?!

- Нет, этот только смотрит. Глянет - и покраснеет!

- Ох, Юли, с тобой разговаривать стало невозможно.

- Да я-то тут при чем? А уж тебе что не нравится, и вовсе непо... Митя! Да ты не ревнуешь ли?! - Юли смотрит весело-удивленно.

- Так не посторонний ведь.

- Ты - меня?! Такую-сякую?! И все еще ревнуешь?! - она бросается ему на шею, целует в нос, щеки, глаза. - Родной ты мой! Милый мой! Хочешь, я в лесу спрячусь, одна буду жить, ни на кого смотреть не стану, только тебя дожидаться, только о тебе думать! Хочешь?! Я там состарюсь, согнусь, сморщусь, поседею, зубов не останется, - Юли корчит рожи, показывая, - ты приедешь, а тебе навстречу Баба-Яга с клюкой: Ждраштвуй, шокол мой яшный, жаходи, я тя обойму, рашчалую! Ах-хо-ха!!! - она хватает его за шею и валит на себя, оба хохочут, возятся, распаляя себя, и он снова оказывается на ней и в ней, и снова заверчивается их адская карусель, и еще с полчаса они не разговаривают, лишь стонут и вздыхают, но теперь весело, легко... Наконец Дмитрий увядает, а Юли успокаивается, грустнеет.

- Пора тебе, Мить.

- Наверное.

- Теперь опять на полгода?