Страница 62 из 64
14
Все, что я брал с собой: пара белья, ложка, кружка, носки, - все поместилось в старом мамином портфеле.
- Это несерьезно. Неужели больше ничего не надо брать? - спросила мама.
- Тут же все сказано. Проверяй: пара нательного белья, верхняя одежда, носки (или портянки), кружка, ложка, - читал я. Я сидел на диване и держал в руках отпечатанную на машинке бумагу. Бумага называлась "Предписание". Мне, Белову Владимиру Алексеевичу, предлагалось явиться в распоряжение начальника Краснознаменного училища имени Склянского не позднее 28 июня 1936 года, по адресу: город Ленинград, улица Третьего июля, дом N_21. А потом шел перечень вещей, которые я должен был с собой взять.
- Верхняя одежда - это пальто, - сказала мама. - Я в этом уверена.
- Кто же носит пальто в июне?
- Не знаю, не знаю. Ты должен был уточнить в военкомате, - мама смотрела через стол на ворох моих вещей, сброшенных на кровать, и нижняя губа ее прикрывала верхнюю.
Мама встала и вышла на кухню вскипятить чай и приготовить ужин. Я подумал, что должен пойти ей помочь, но у меня не было сил встать с дивана. Я сел поудобнее и вытянул ноги. Примус то начинал шуметь, то вспыхивал и умолкал: наверно, засорилась головка. Надо мной навис мутно-зеленый гребень волны. Рядом стояла Инка и советовала:
"Володя, ударь ее ногой, ударь".
"В нашем положении самое верное удрать", - ответил я. Инка засмеялась, и мы побежали по дороге. Мы бежали и смеялись, а волна гналась за нами, и ее мутно-зеленый гребень просвечивал на солнце. Мы бы от нее убежали. Но на дорогу вышел Юрка.
"Ребята трудятся, а вы развлекаетесь", - сказал он. Волна обрушилась на Инку, сбила с ног и вместе с песком и пеной понесла в море.
Я вытер рукой вспотевший лоб. По-моему, я проснулся от страха. А может быть, меня разбудила мама. Она стояла около меня и держала в руках чайник и сковородку.
- Маленьким тебя невозможно было уложить спать, - сказала мама. - Ты кричал, смеялся, носился по комнатам. Потом становилось тихо. Тебя находили спящим под столом, под кроватью, где угодно, только не в постели. Уложить тебя вовремя в постель удавалось одному папе. Ты, конечно, ничего этого не помнишь?
- Не помню.
За ужином мама сказала:
- Ты удивительно становишься похожим на папу. Я рада, что ты идешь в армию. Тебе не хватает мужественности.
- Ты осуждаешь папу?
- Это твои сестры выдумали. Как я могу его осуждать? Ведь он твой отец. Но мне было с ним тяжело. Володя, ты должен обещать мне не пить.
- Не беспокойся: пьяницей я не буду.
- Твой папа очень сильно пил. Иногда это передается по наследству.
- Мама, кто был мужчина, который жил с нами, и где он?
- Разве ты его помнишь?
- Плохо, но помню. Тебе неприятно о нем говорить? Тогда не надо.
- Нет, почему же. Тот человек был самой большой моей ошибкой перед партией и перед вами. Я никогда не боялась в этом признаться. Но то была моя ошибка. К вам она не имеет никакого отношения. Понимаешь?
- Кто он такой?
- Упорный и убежденный троцкист. Когда я это поняла, я его выгнала.
- А где он сейчас?
- Неважно. Он не имеет к вам никакого отношения. У тебя был отец слабый, но честный человек, и есть я. А тот не имеет к тебе никакого отношения.
- Ляжем спать? - спросил я. - Я тебе помогу убрать со стола и ляжем.
- Не надо ничего убирать. Ложись. Завтра все равно нечего будет делать.
Потом я лежал в кровати, а мама на диване пришивала к поясу брюк внутренний карман с деньгами.
- В кошельке у тебя будет двадцать пять рублей. На дорогу достаточно, сказала она. - А эти сто разменяешь в Ленинграде. Не раньше. Еды я тебе не даю: в поезде есть вагон-ресторан.
- Нам в военкомате дали кормовые деньги, но я не знаю сколько. Они у Алеши Переверзева, - сказал я.
- Тем более эти сто рублей тебе не скоро понадобятся.
Пока мама была в комнате, я старался не заснуть.
- Во сколько у тебя завтра бюро?
- В десять часов.
- Военные говорят - десять ноль-ноль. Нельзя попросить, чтобы твой вопрос разбирали последним?
- Я так и сделаю. Договорюсь и приеду на вокзал. - Мама повесила на стул брюки, сказала: - Так мы хранили до революции партийные документы.
- Куда же ты подшивала внутренний карман?
Мама покраснела и засмеялась.
- Спи, - сказала она.
Мама погасила в комнате свет, ушла к себе и там тоже погасила. На улице шел дождь, окна были закрыты, и стекла тихо звенели под водяными струями. Я подумал, что уезжаю всерьез и надолго, по существу навсегда, и представил себе нашу квартиру, когда уже меня здесь не будет. Мама зажгла у себя свет и вышла из комнаты. Кажется, она стояла возле моей кровати, но я уже спал.
Утром за столом с мамой творилось что-то непонятное. Она выпила чай и убрала сахарницу в буфет, когда я еще ел яичницу. Потом вернулась и взяла хлебницу.
- Мама, чай я могу вылить несладкий, но есть без хлеба яичницу противно, - сострил я.
- Извини, пожалуйста, - сказала мама и поставила хлебницу на стол. Мама присела и стала гладить рукой скатерть. - Если здесь не решат вопрос о зарплате санитаркам, мне придется поехать в Москву. Сразу же напиши мне из Ленинграда: я смогу к тебе подъехать.
- Конечно, напишу.
Мы молча посидели за столом.
- Пора, - сказала мама и посмотрела на меня, и я на всю жизнь запомнил ее тоскующий взгляд.
Мама вышла, а я стал искать портфель. На диване, где вчера лежал портфель, лежала мамина куртка. Я не сразу догадался ее поднять, а когда поднял, увидел портфель: он лежал под курткой. Вошла мама в своем кепи.
- Возьми куртку на всякий случай, - сказала она. - Если не понадобится, выбросишь. - Мама оглядела комнату, как будто уезжала она, а не я. Мы вышли через кухню. Дверь запирал я и, когда запер, протянул маме ключ. Она посмотрела на ключ, потом на меня.
- Это же твой ключ, - сказала она. - Нет, нет. Ключ оставь у себя.
Утро было прохладным и ветреным, с просветами солнца. Мама дошла со мной до трамвайной остановки. Я сел в задний вагон и, как только тронулся трамвай, зажал между ногами портфель и ногтями подпорол нитку на поясе брюк. Я сорвал внутренний карман, переложил деньги в кошелек, а тряпку выбросил. Куртку я, конечно, не взял, и мама этого не заметила. Я знал, что она не заметит. На перроне меня встретил Алеша и повел в вагон показать мое место.