Страница 61 из 64
- Я так и делаю.
- И не надо об этом думать.
- Я об этом совсем не думаю.
На косе волны выносило к самой дороге и брызги прибили дорожную пыль. Берег стал плоским и кипел в водовороте пены и волн. Инка сошла с дороги и села под кустом спиной к песчаной гряде. Я остался на дороге и тоже сел.
- Они не смогут подойти к берегу, - сказала Инка.
- Я выплыву к ним.
Море ревело. Ветер стер с неба белесую пелену. Нам приходилось напрягать голос, чтобы слышать друг друга.
- Почему нельзя вернуться вечерним поездом? Ехать же завтра, - сказала Инка.
- Не знаю. Наверно, нельзя. Они бы не пошли в такую погоду на яхте.
- Ты обо мне думал? - спросила Инка.
- Все время. Я потому и пришел.
- Что ты обо мне думал?
- Не надо. Инка. Об этом все равно не расскажешь. Я тебе напишу.
Инка обнимала руками тесно сдвинутые колени, и ноги зарылись по щиколотку в песок. Она сидела, подтянув колени к груди, и, положив на них голову, смотрела на меня, а я на нее. На таком расстоянии я мог смотреть на нее. Я встал. Зачем? До сих пор не могу этого понять. Встал, не думая.
- Вон парус, - быстро сказала Инка и протянула палец. Там, куда она показывала, никакого паруса не было и не могло быть. При такой волне можно было идти за ней или против нее, но не бортом к ней. Но это неважно: парус был. Короткие волны с белыми гривами вспухали до самого горизонта, и над ними взлетал грязно-серый треугольник паруса.
- Идут, - сказал я и оглянулся. Инка сидела, спрятав лицо в ладони. Я посмотрел на море. Яхта шла по касательной к берегу под грот-парусом, наполненным в четверть ветра. Так и надо было идти. Наверно, на руле сидел Витька. Через десять минут такого хода надо было делать поворот, чтобы яхту не выбросило на берег. Я снял рубаху, и помахал ею над головой, и снова ее надел. Потом оглянулся. Инка не поднимала головы. Я сошел с дороги. Шагах в двух передо мной с грохотом рассыпалась волна. Пенистая волна, смешанная с песком, захлестнула мои ноги. Вода схлынула, вырывая у меня из-под ног песок, и я побежал. Навстречу мне неслась полутораметровая волна, и на уровне моих глаз просвечивал на солнце ее мутно-зеленый гребень. Я упал головой вперед и прижался грудью к мокрому песку, крестом распластав руки. Волна прошла надо мной, приподняв меня. Я вскочил и побежал, и схлынувшая вода ударила меня по ногам, и я снова лег, и новая волна прошла через меня, и я снова, вскочив, бежал, оглохнув от рева, навстречу мутно-зеленой стене. Только раз я не успел вовремя поднырнуть под волну, но это уже было у самого края берега. Волна толкнула меня в грудь, приподняла и опрокинула, и схлынувшей водой меня вынесло в море. Меня подняло на волну, и, падая вниз, я увидел яхту: Сашка упирался ногой в палубу, одной рукой обнимал мачту, а в другой держал канат. Он смотрел на меня, выжидая удобный для броска момент. Я изо всех сил старался держаться на одном месте лицом к яхте, чтобы не прозевать, когда Сашка бросит мне конец. Он бросил, когда меня подняло на волну. Я поймал канат, на какое-то мгновение повиснув в воздухе, потом подтянулся к борту, волна приподняла меня, и я свалился на палубу. Сашка нагнулся ко мне, и я близко увидел его озабоченные глаза.
Яхта уходила от берега. Инка стояла на берегу. Берег поднялся вместе с ней, опал и снова поднялся. Сашка показал на мои ноги: только на правой была туфля. Я снял ее и бросил в море. Носков на мне не было. Я носил летом носки в особо торжественных случаях.
Я пробрался на корму и сменил Витьку. Он помахал в воздухе затекшей рукой и стал ее растирать. Я поднял грот. Волны били в правую скулу, и яхту заливали брызги. Море ревело, и нельзя было разговаривать. Хорошо, когда брызги падают в лицо. И нельзя разговаривать, потому что тогда не видно, что человек плачет.
Мы ушли в открытое море и на траверзе маяка повернули в порт. Берег и город состояли из трех цветов: белого, желтого и зеленого. Я и Витька за три часа хода несколько раз менялись местами, и все равно у нас задеревенела правая рука, которой приходилось выбирать шкот. Сашку в такую погоду нельзя было пускать на руль, потому что он плохо чувствовал парус. Когда открылся порт, я сменил Витьку на руле. Мы пронеслись сквозь строй военных кораблей и только тогда поняли, с какой скоростью шла яхта. Сигнальщик на баке линкора "Парижская коммуна" просемафорил флажками: желаю благополучно причалить. Идти к причалам нечего было и думать. Даже баркасы отвели от них, и они дергались на якорях. Я решил выброситься на берег и показал рукой, где буду выбрасываться. Витька сидел рядом со мной и на всякий случай держал наготове якорь. Сашка присел в носовой части с буксирным концом. На берегу стоял Павел и с ним человек пять. Я разогнал яхту и перед самым берегом сбил парус. Сашка метнул канат. Павел поймал его и стал быстро выбирать. Яхта на волне вылетела на берег и зарылась килем в сухой песок. Мы сошли на берег. Перед глазами у меня все качалось, и земля уходила из-под ног. Подошел Павел. Он нагнулся ко мне и прокричал:
- С вас пол-литра, профессора.
Меня мутило, и я ушел в кусты. Потом в кусты поочередно ходили Витька и Сашка.
- Идиот, несчастный идиот! Почему ты не предупредил нас, что идешь к Инке? - спросил Сашка, когда мы вышли из порта.
- Сашка, не приставай, - сказал Витька.
- Мотайте быстрей в военкомат, - сказал Павел.
Он вышел из ворот порта вместе с нами, и я только сейчас заметил, что он в своем выходном костюме и слегка пьян.
Мы пришли в военкомат с зелеными лицами. Лейтенант Мирошниченко посмотрел на часы, сказал:
- Посадить бы вас суток на десять. Расписывайтесь.
Я расписался в каких-то двух книгах и сам не знал, за что расписываюсь. Сашка получил железнодорожный литер, направление и деньги. А я и Витька только направление.
- Проездные документы и кормовые у Переверзева, - сказал лейтенант. Потом он долго смотрел на нас. - Начальству виднее. Может быть, что-то из вас и получится, - сказал он.
- Можно идти? - спросил я.
- Идите. На вокзале быть ровно в десять ноль-ноль. Поезд из-за вас задерживать не будут.
Мы прошли по пустому и гулкому коридору. Рабочий день в военкомате кончился, и никого, кроме дежурного, не было. Он проводил нас во двор и запер дверь.