Комиссия

Устинов подумал: "Домна?" Но не поверилось ему, будто это она.

И Зинаиде тоже припомнилась Домнина борчатка-барнаулка с оторочкой по воротнику, по рукавам, пушистая оренбургская шаль припоминалась, спокойное, с голубыми глазами навыкате лицо. Она тоже подумала: "Не она ли?.. Не может быть!"

Так ждали они молча - кто же к ним подъедет?

Подъехал Шурка. Остановил Соловка за сажень, спросил:

- Кто там! Свои ли?

Первым гавкнул Барин: "Да ты что, Шурка? Не признаешь хозяина? Да ты что это, Шурка?"

Но Устинов молчал. И Зинаида молчала.

- Кто? - крикнул Шурка еще громче и тревожнее.

- Я это! - ответил наконец Устинов.

- Да пошто же вы молчите-то, батя, когда спрашивают вас? - Устинов и еще промолчал, а Шурка спросил: - С кем же это вы есть? - Подстегнул Соловка, подъехал близь, узнал: - Ты, Зинаида Пална? Значит, ты? Откудова же ты батю везешь? С какого места?

- Из беды везу я его.

- Из какой?А Моркошка где же, батя?

- Гибель ему пришла... Окончательная. И я-то сам ранен сильно... Тебя кто послал за мною?

- Ксенька послала меня, батя. У Мишки у Горячкина опознала она меня. Я к Мишке на миг с Крушихинского базара только и своротил, а она - тут как тут. Да мы, батя, с Мишкой с Горячкиным и не пили вовсе. И в карты не играли. Мы сурьезно с им беседовали.

- Ты трезвый, Шурка?

- Хоть сейчас дыхну, батя! Я с Мишкой - ни вот столечко! С базара могло остаться в дыхании. Вы-то, батя, в каких санях далее поедете? В энтих? Либо в своих? Ну? Пошто же вы молчите? Либо мутит вас?

- В своих...

Шурка торопливо кинулся перетаскивать тестя. Он тащил его неловко, мимо Зинаиды и через ее колени, а та сидела молча и сначала ни слова не говорила, и ни одного движения не было у нее, а потом она стала у кого-то спрашивать:

- А как же я? А как же я? Как же я-то?

Устинов простонал - засаднило у него в ноге. Шурка спросил: "И кровь, однако, из вас, батя?" Зинаида всё спрашивала: "Как же я-то?"

Наконец Устинов оказался в Шуркиных санях весь - с руками-ногами. Шурка расправил его, скрюченного, по соломе, развернул Солового в обратную сторону и удивленно спросил:

- Ты, Зинаида Пална, почто всё о себе-то? Как ты да ты? Заладила свой вопрос, и ничего более! Женский вопрос-то! Бабий!

И Шурка с сердцем стегнул Соловка, погнал его, нерасторопного, к дому.

Глава пятнадцатая

СКАЗКА ПРО ДЕВКУ НАТАЛЬЮ, ПРО ПАРНЯ СЕМУ-ШМЕЛЯ

А еще жила-была в Лебяжке сказка про девку Наталью.

Наталья эта заморышем росла, от горшка два вершка, не более того.

На нее никто и не глядел сроду, ни один парень, так она сама сказала: "Пойду взамуж! Хоть тут што! Все идут, и я пойду!"

Ей говорят: "Ладно уж, сиди уж век свой в девках! С тебя не спросится, тебе не припомнит-ся, это от бога тебе написано!"

Она: "Нет, пойду! А не выдадите меня, не сможете - я удавлюся на веревочке! И другим нашим девкам дорожку перебегу, свадьбы попорчу! Все кержацкие парни от наших девок отшатнутся, когда середь их висельницы водятся!"

Вот зараза так зараза девка эта была Наталья!

Думали-думали полувятские - как и что им со своей с замухрышкой делать, как быть, и - надо же! - придумали.

А когда так, слышат однажды на кержацкой-то стороне с утра раннего: полувятские за бугром галдят. Шум у них там и звон, в дуду и в струну играется, и песни бесперечь поются.

Што тако?

Уже за полдень кержак один вернулся с лесу - он в бору лесину рубил, говорит своим: "Знаю, што там у их происходится! Весть от человека ихнего получил. И сам собою, ехал мимо с лесиной, тоже краюшком глаза заприметил..."

"А што тако?"

"Оне там девку одну навеличивають!"

"Девку?!"

"Ее!"

"Да с ума они посходили, нехристи?! Из-за девки эдакий шум на весь мир? Взамуж выдают, что ли, ее?"

"Не выдають, а просто так. Именины ей правять. Три дни будут править их. Может, и больше!"

"Боже ты мой! - крестятся староверы двумя перстами. - Истинные нехристи тот полувят-ский народ! Да ежели из-за кажной девки-именинницы столь делается шуму, дак и молиться-то когда? И робить когда же?!"

"Да у их не из каждой деется так. У их из-за одной только это происходится, из-за особой! Натальей зовуть!"

А пойти поглядеть всё ж таки охота кержакам на ту, на шумную сторону.

Пошли.

Глядят.

А там, правда што, девка стоит в круге, от горшка два вершка и убрана в ленты шелковые вся, а мужики, бабы, ребятишки и даже, сказать, попишка ихний, полувятский, девку славят, целуют и обнимают, на руках по кругу носят, подымают.

Вот диво так диво!

Тут одному кержацкому парню - Семой звали, Семка, прозвище - Шмель,гудел он сильно в нос, в правую ноздрю, - вот ему и стало шибко интересно.

"Пошто же у вас обычай такой: без свадьбы, а просто так девок столь велико славить?!" - спрашивает он.

"А это не обычай у нас! Это, говорим же вам, бестолковым кержакам, никого не касается, ни для кого не деется, как только для одной Наташеньки милой нашей!"

"Да пошто же для ее-то для одной?"

"Она у нас раскрасавица! Расприглядная, расдушенька, свет девонька!"

Во те на!

Поглядывает Сема-Шмель сверху вниз, сперва издаля, после - близко, где же она, та самая красота-красотища? Не видать ее ничуть ему!

Другой день - обратно шум на той же полувятской стороне. Дуда еще громче, струна еще пуще, песни гуще!

"Пойду ишшо! - думает Сема-Шмель. - Не углядел я прошлый раз красоту-красотищу, не иначе - худо глядел. Нонче буду глядеть в оба!"

Приходит.

Спрашивает:

"Ну а што же тако у вас, у полувятских, получится, когда взамуж станете ту девку выдавать? Какой же ишшо шум и галдеж?"

"А взамуж мы ее, нашу Натальюшку-свет-росиночку, никому не выдадим! Сами будем ей вот этак же каждый год в ножки кланяться, любоваться ею, расприглядной душенькой!"

Обратно - вот те на!

Ну и ну!

"А когда бы я - Сема-Шмель, парень хоть куды, в правую ноздрю гужу, позвал бы девку за себя? И тогда не отдали бы?"

"Дак и не думай даже! Вот шестеро у нас девок-невест - пятерых кто хотите берите, шестую оставляем за собой! Шестую пальчиком тронуть никому не дадено!"

И вот уже третий день идет гулянка вокруг девки Натальи, от горшка два вершка.

Уже и дуда хрипит, и струна с устали скрипит, и попишка полувятский на ногах едва стоит, - именины идут своим чередом да ладом.

Тут-то и углядел Сема-Шмель девки Натальи красотищу!

Што станешь делать?

Он, Сема, сделал так: схватил из круга девку и ну бежать с ей, и ну бежать. Она легка ему в руках-то была, он быстро мчался, все полувятские его догоняли, ни один не догнал.

После всею-то свою жизнь Сема хвастался, в правую ноздрю гудел:

"Все женились как женились, а я свою милую посередь дня с кругу украл! Убёгом взял! Вот я какой!"

Вот как было, как случилось.

С той поры в Лебяжке фамилия Шмелевых тоже водилась.

"А вот бы в сказке пожить бы столько-то? Хорошо, поди-ка?!" - подумал Устинов, лежа в постели, только что проснувшись.

Сказку рассказывала в горнице Домна старшей внучке Наташке, Ксенькиной дочери.

И эта Наташка с интересом слушала про ту Наташку-невесту, не всё понимала, зато всему радовалась:

- Бабаня, скажи еще! Как было-то, бабаня, где Шмель-то Сема побежал? А сильно догоня-ли-то его?

- Сильно догоняли Шмеля, но не догнали никак! - подтверждала Домна, и что-то было нынче в ее голосе, что Устинов прежде будто бы и не замечал. Не совсем ему известное, а может быть, забытое.

Это, припомнилось ему, бывало с ним, но только давно уже, в молодости, когда что-то еще и еще незнакомое и неизвестное он вдруг замечал в жене своей Домне. То в голосе ее, то в поход-ке, то во взгляде. Но слишком уж много прошло времени с той поры их начальной супружеской жизни, чтобы такая же неизвестность являлась снова.