Комиссия

- Вот падло, офицеры энти, дак - падло! А Устинов-то, Коля-то - вот молодец дак молодец: сам обошелся без падлов, сам загодя погибнул! Ну - не молодец ли?! А? Вот умница! Завсегда он был умницей!

К офицеру-чеху подошел Кирилл Панкратов, стал объяснять, поглаживая свою бородку, часто моргая заиндевевшими ресницами:

- Господин офицер, я вам скажу... Я на войне пленных чехов сопровождал, я с ими очень по-человечески обходился. Обойдитесь, прошу, и вы по-человечески - отпустите на волю старика нашего, Саморукова Ивана Ивановича!! Он - старик глубокий, он к тому же столь добра сделал в разное время людям!!

- Фамилие? - спросил чех.

- Чья такая? - не понял Кирилл.

- Твоя, мужик, твоя! фа-ми-ли-е! Ну?

- Панкратов! Панкратов Кирилл.

- В твоем доме собирались заговорщики? Ано? Лесная Комис-сия? За-го-вор! Да? Написано документом: "В доме Панкратова Кирилла"! Ано! Пятьдесят шомполов! Пять-десят!

И Кирилла подхватили солдаты и поволокли за собою.

Мишка Горячкин улыбался сине-застывшими губами:

- Так вам и надоть, Комиссии, хозяевам-кровопийцам! Ага! Вот она ваша справедливость! Ага.

Дерябин шел рядом с Половинкиным злой, даже торжествующий, и с упреком говорил ему:

- Так вам и надоть всем! И правильно, что с вас со всех шкуру спустят до смерти! За вашу слепоту! За благородные игрушечки мужицкого барина, поручика Смирновского!

- Ну, а с тебя-то не спустят разве ее? - поинтересовался Половинкин. Ты-то неужто живым располагаешь остаться?

- А мне свою не жаль! Черт с ей! Лишь бы вас всех, дураков, и вот которые на площади находются, научили! Лишь бы подтвердились мои слова: хочешь справедливости - жизнешку эту поганую пускай в переделку! Под откос! На скотское кладбище! Еще жаль - Устинов нынче мертв уже! Не видит как есть ничего! Жаль! А то бы поглядел, чего он сам-то стоит весь - со своей добротой, со своим бесконечным желанием делать добрую справедливость! Жаль - мертвый уже и ничего ему не докажешь... Он, видишь ли, под конец нашей Комиссии вроде как схитрил, взял да и раньше всех нас погиб, а не с нами вместе!

Тут Дерябин с ходу натолкнулся на Кудеяра... Натолкнулся, обнял его бессильно, словно в каком-то ужасе и отчаянии, и, покуда солдаты мешкали, успел Кудеяру нашептать:

- Сделай, Кудеяр, хоть раз в жизни человеческое и необходимое! Ты юродивый, тебя обратно в сходню пропустят, ты оттуда в сараюшку, там - лаз на Озерную улицу. А в моей избе, в подполе, там Веня Панкратов нонче, там люди, скажи им - засаду сделать, уничтожить всех до единого, гадов, на барсуковской дороге, на обратном пути! Сделай, и тебе это добро от людей не забудется никогда! Сделай?! Не забудется!

Через минуту-другую Кудеяр, задыхаясь, бежал по Озерной улице.

Он падал и снова вскакивал, догонял и снова отставал от двух женщин от Домны и Зинаиды. Домна и Зинаида на веревках, тоже торопливо, тоже бегом, волокли по накатанной и скрипучей дороге гроб с телом Николая Устинова.

...А солнце тем временем ушло, медленно удалилось с неподвижного, заледеневшего неба, и в сумеречности и затмении Белый Бор близко-близко подошел-приблизился к Лебяжке.

Неглубокие, едва зримые лесные тени падали на приозерный покатый бугор, на ту его сторону, в которой были когда-то вырыты раскольничьи землянки, куда по снежным тропкам бегали полувятские девки - Наталья, Елена, Анютка, Ксения, Лизавета, куда молчаливо и немо глядела Ксеньюшка, заступница лошадей и всего живого на земле.

Над избами там и здесь вздымались дымы, подвешивая к небу заснеженные кровли, слегка приподнимая их над землею.

Зима прислушивалась к себе, к своей природе.

Звезды очнулись. Сверкнули две крайние, обращенные к востоку, звезды из ковша Большой Медведицы.