Самодурка

Быстро домой! И сразу же позвонить Николаю. Все ему рассказать, повиниться за самодеятельность, передать телефоны и адреса.

Она заторопилась, почти побежала бегом к остановке троллейбуса.

Шороха шин на запорошенной мостовой Надя не услыхала - скорее, угадала чутьем и, не осознавая что делает, резко шарахнулась влево, в кусты. Ее все же задело, ударом бампера отбросило вбок - на землю. Метеллический вихрь промчался мимо, тускло отсвечивая красными сигналами поворотов - фары в машине были погашены...

Припадая на правую ногу, Надя бросилась бежать к освещенной проходной ЦИТО, находившейся метрах в пятидесяти впереди. Задыхаясь, распахнула дверцу дежурки. Старик вахтер ошалело уставился на ополоумевшую растрепанную девицу без шапки - та слетела где-то в кустах...

- Разрешите мне позвонить! Я... меня сейчас чуть не сбила машина!

Вахтер, ворча, - мол, сидела бы дома, - никто б не давил! - пододвинул к ней телефон.

Надя упала на стул, распахнула шубку, путаясь в длинных концах платка, повязанного посверх. Ее колотила дрожь.

Домашний телефон не отвечал - значит Володьки нет дома. Она растерялась: кому звонить? Николаю? Нет, сейчас нельзя его дергать стыдно! Попросила о помощи - он все сделал, подстраховал, хоть людей у него не хватает, а она... на рожон полезла - самовольно отпустила ребят. Вот и напоролась! И поделом...

Идиотка! Соплячка! Вздумала поиграть с судьбой. Николай ведь предупреждал, что с ней не в бирюльки играют...

Дрожащими пальцами сильно сдавила виски.

Хватит трястись, истеричка! Шальная дура! Вздумала изобразить из себя Шерлока Холмса вместе с доктором Ватсоном - верните кота! Ах, самодурка чертова! Вот сейчас тебя разотрут в порошок, наподобие той трухи, что в поезде с полки просыпалась... И правильно. Так и надо! Ты что, сразу не поняла, что означают эти слова - МАКОВАЯ СОЛОМКА?! В какую историю вляпалась?! Таких экзальтированных дур надо учить...

- Можно мне немного у вас посидеть, в себя прийти?

- Да, сиди уж! Чайник сейчас поставлю.

Старик вахтер включил однокомфорочную старенькую электроплитку, водрузил на неё видавший виды чайник и стал аккуратно разворачивать на клеенке пачку печенья. Почему-то при виде этого печенья у Нади сердце оборвалось.

Господи! - подумала она, - вот же ты, жизнь! Упакована ровными кусочками дней, друг на друга уложенных, ты - такая привычная, простая знакомая, - вдруг в один миг оборвешься, раздавишь и отлетишь... чтобы ложиться на стол к другим такими же ровными отмерянными кусочками...

Как бы я хотела сейчас быть этим вот стариком - все у него отгорело, все отжилось, бури все позади - только чай и сухое печенье осталось. Простая и ясная стопка дней!

Ну почему это все происходит со мной? Господи, почему? Что же делать? Ах да, позвонить. Но кому...

Телефона Петера она не знала - они так сумбурно расстались: ни он не успел записать, ни она не подумала... Да и не до того было! А потом обращаться к нему за помощью ей не хотелось - не хватало ещё иностранца в эту историю втягивать!

Маргота сейчас в театре - у неё "Лебединое". А если... Георгий! Грома...

Надя быстро открыла записную книжку на букву "т". "Театр". Завлит Георгий Шведов. 433 - 57 - 86. И набрала номер.

Гудки... а, нет! Сняли трубку!

- Георгий? Это Надя... Надежда Санковская.

- О, привет, Надь, рад тебя слышать! Что-то случилось - у тебя голос такой?

- Да нет, ничего особенного, просто... Слушай, ты не мог бы сейчас в одно место приехать? Ты извини, это наглость чудовищная - дергать тебя на ночь глядя! Вы наверно с семьей отдыхаете...

- Уже еду! - он по голосу понял: у неё что-то стряслось. - Ты где?

Надя коротко объяснила.

Через сорок минут Георгий появился в дверях проходной.

6

Глухой ночью Надя с Георгием пили водку в кухне на Юго-Западной. Перед тем они на минуту заехали к ней домой и накормили собаку. Горыныч кругами бродил по пустой квартире - Володи дома не было. И тогда они рванули к Громе - Надя просто не могла в эту ночь оставаться одна, и Георгий без слов это понял.

На часах - половина третьего. Разговор вился кругами. У ног хозяина дремала Чара.

- Слушай, объяснишь ты мне наконец или нет, что с тобой происходит? Грома видел, что она смертельно напугана, но при этом наотрез отказывается что-либо объяснить...

- Ну что ты к мне пристал? Плохо мне. Может такое быть с человеком? Могу я просто так посидеть - без дурацких допросов?

- Да, сиди ради Бога... Тоже мне, партизанка! Никто тебя не допрашивает. Не хочешь говорить - не надо! - он наполнил граненые стопочки. - Только зря ты так: глядишь, смог бы чем-то помочь.

- Никто мне не сможет помочь. Я сама, понимаешь? Моя каша - мне и расхлебывать... И впутывать никого не хочу. Потом, может быть, расскажу... Как-нибудь.

- Как скажешь! Давай озаримся, - они чокнулись и выпили. - Это наше озаренье порождает в вдохновенье! - продекламировал он нараспев. - У нас в институте такая присказка была. Очень мы её всем курсом любили...

- Грома... мне жутко неудобно. Что твоя жена скажет? Ввалилась к вам среди ночи, потревожила Лиду, наверное. Она спит?

- Без задних ног... Этому занятию она сейчас предается круглые сутки, потому как гриппует. Так что, не боись - никого ты не потревожила.

- Понятно... - Подперев шеку ладонью, Надя угрюмо уставилась на графинчик с водкой. - Какие вы счастливые!

- Это почему же?

- Ну... так!

- Доходчиво, нечего сказать! Так ведь и ты счастливая.

- Ага, я счастливее всех!

- Ты дура, ангел мой! - он поглядел на неё с нескрываемым удовольствием. - У тебя буржуазное понимание счастья. И вообще, ты самая настоящая буржуазка!

- Это как?

- А так. Жещина, значит. И при том - настоящая. Без всяких там эмансипэ... Ты вот вспомни "Фауста": "Остановись, мгновенье!" - это же смерть! Все наши представления о налаженной жизни, о счастье - только призрак. Дунь на них - и развеются.

- Кажется, я об этом где-то читала...

- Это не я придумал. Это истина.

- Вот как... Так что же тогда не призрак? Что не развеется?

- Наверное, то, чего нельзя потрогать. По-моему, бесценно только то, что неуловимо. Да вот, послушай... Это называеся "Письмо к другу". С эпиграфом: "Неспокойно, братцы, неспокойно..." Сергей Борзенков.

И Георгий начал читать глуховатым, каким-то незнакомым резким голосом...

Неспокойно, братцы, неспокойно..."

Промелькнула юности пора.

Как мелькнула? Ведь ещё вчера...

Но скажи мне, были мы достойны

Наших дарований? - Если есть

Наши дарования... И все же,

Как ни относись, по пальцам счесть

Можно то, что мы с тобой, Сережа,

Сделали хорошего. Живи.

Будто центробежной лютой силой

Завертело нас и закрутило.

Еле на окраинах Москвы

Зацепились. Бывшие предместья.

Тушино впитал твой жадный стих,

Мой - Медведки. Но, сказать по чести,

Я теперь доволен, я притих,

В преферанс играю, в ус не дую,

Сплю до полдня, сяду за стихи

И каких-то чертиков рисую

На полях бесплодной чепухи.

Нам, к Москве приваренным всей кровью,

Что нам? - Добрюзжим, додребезжим.

Ах, Москва! Единственной любовью

Мы еше невольно дорожим.

- Это чье? - Надя встрепенулась и в глазах её замерцал беспокойный жадный свет.

- Мое.

- Ты...ой, Гром! Какой же ты молодчина... А еще?

- Не надоело?

- Ну, что ты! Пожалуйста еще.

Он помедлил, опустил голову и начал читать зло и мерно, не глядя на нее.

Желчен, мелочен и зол

Кто он, я? Откуда?

Жизни не было. Был стол,

Грязная посуда.

Жизни не было. Низал

День за днем и подбирал

К слову - слово, к строчке

Строчку. Весь мой капитал

Бренные листочки.

Набежала, натекла

Роненькая стопка.