Горгона

В общем, она кивала всем, чтобы никого не обидеть, смотрела на всех, тем более, что они сами подсовывались в надежде оказаться поближе, старалась, насколько могла, приветливо ответить каждому. Она была возбуждена атмосферой восторга вокруг нее. Атмосферой всеобщего обожания, которого она никогда ранее не испытывала. Точно она представляла собой сейчас яркий свет среди тьмы, и мальчишки, как безмозглая мошкара, летели к нему. Кружились, ослепленные тем, что, вероятно, казалось им счастьем. Бились о стекло лампы, рискуя сгореть. Инстинкт, гнавший их к свету, был сильнее всего… Выпевал что-то в углу забытый магнитофон. Шампанское пощипывало язык сладкими холодными пузырьками. Вике было очень приятно, что ее так жадно разглядывают. Свобода того, что она может себе позволить, казалась необыкновенной. Мелькнула даже сумасшедшая мысль – продемонстрировать себя, как это в прошлом году сделала Лерка: расстегнуть блузку и вывалить грудь на всеобщее обозрение. А что? Вот было бы здорово! У мальчишек, наверное, глаза на лоб вылезут. Правда, вываливать ей по-настоящему, в общем, нечего. Слава богу, не Лерка какая-нибудь, коровьего вымени не имеется. Однако и у нас тоже кое-что есть. Есть, есть у нас кое-что! Вика, как бы играя сама с собой, взялась за верхнюю пуговицу. Расстегнуть она, конечно, не расстегнет, но было забавно видеть, как все зрачки сразу же прилипли к этому месту. Виталик даже непроизвольно сглотнул, бедненький. Ничего, Виталика она как-нибудь облагодетельствует. Ее насторожило лишь то, что Шизоид при этом как-то недовольно нахмурился. Что ему тут не понравилось? Наверное, дурачок, ревнует.

И вдобавок, несмотря на радость, горячо бьющую в сердце, было несколько неудобно, что они все вот так вокруг нее сгрудились. Присутствовала в этом некоторая чрезмерность. Будто на сцене – в ослепительном перекрестье софитов. Она мельком заметила, что Алечка, неожиданно оставшаяся в одиночестве, с напряженным вниманием рассматривает блещущие перламутром ногти – изучит один палец, согнет его, как будто для того, чтобы не забыть, чуть довернет руку, не торопясь, перейдет к следующему, и что Лерка рядом с ней, на диване, по-видимому, уже дошла до высшей точки кипения – щерится, точно кошка, постукивает пальцами по подлокотнику. Вот – решительно встала, приблизилась к Рюше и что-то ему шепнула. А подавшийся вперед Рюша, не дослушав, отмахнулся от нее, как от мухи. Значит, никакой вырез досюда не помогает? Урок на будущее. И все равно стало неловко: зачем он так? А с другой стороны, поднимало змеиную голову остренькое злорадство. Получи, Лерочка, то, что заслуживаешь. Это тебе не выменем по углам трясти. И потом, что значит «неудобно»? Как она тогда, в классе, выразилась? Неудобно на потолке спать – одеяло сваливается.

Неловкость, тем не менее, ощущалась. И потому, когда Витька с некоторым звенящим отчаянием в голосе – чувствовал, вероятно, что Шизоид его оттесняет – предложил не сидеть просто так, а организовать танцы, Вика сразу же откликнулась на его слова.

– Правда, давайте-давайте!.. – весело согласилась она. Уж танцевать с ней все вместе они не смогут. – Пошли-пошли, Витенька!..

Упреждая Шизоида, пока еще только соображающего что к чему, она цепко схватила под локоть нисколько не более догадливого Витьку, – ну, пентюх какой, что же это его Алечка не обтесала? – и почти силой выволокла на середину комнаты.

Сразу же образовались другие пары.

– Свет, свет выруби!.. – попросила Лерка, обрушившаяся на Рюшу.

Рюша хлопнул ладонью по выключателю.

Теперь горел только торшер, отмеривающий желтый круг на паркете. А из верхних углов комнаты провисли пологи темноты.

Прибавили звук в магнитофоне.

Стало уютнее.

Вика, склонив голову на плечо, плыла, поддерживаемая неловко переминающимся Витькой. Приоткрыла один глаз и хитро спросила:

– Алечка тебе уши за это не надерет?

– За что?

– За то, что ты сегодня – со мной.

– Какая Алечка? – недоуменно вскинулся Витька.

И было ясно, что говорит он это абсолютно серьезно, что ни о какой Алечке он в данный момент – ни сном, ни духом, Алечку он уже давно и прочно забыл – забыл так, что даже не сразу сообразил о чем речь.

– Ну-ну… – только и сказала Вика.

Торжества у нее не было, а было спокойное и уверенное сознание своего превосходства. Свободный полет, парение над обыденным миром. Алечке теперь можно было и посочувствовать.

Жаль только, что Витька оказался неважным танцором. Он, собственно, и не танцевал, а, будто медведь, перетаптывался на одном месте, между прочим, с изрядной силой прижимая Вику к себе, и при этом еще пыхтел – странно и довольно-таки тяжело. Точно вскарабкался на вершину горы и никак не мог восстановить дыхание. Даже в сумерках было видно, что лицо у него надулось и побагровело.

Вдруг он – грубо и недвусмысленно ухватил ее пятерней пониже спины.

– Ты – что?..

Вика хлестко ударила в сгиб локтя:

– С ума сошел?!.

Она была возмущена.

Но Витька, действительно, будто сошел с ума – не обращая внимания на удар, поспешно вжимал свою пятерню в мягкое. Торопливые пальцы ощупывали и мяли. Вика, выгнутая испугом, обнаружила, что он ее попросту не отпускает. Причем, кажется, уже и не он один. Рюша, дико сопя, выворачивал ей руку за спину. А другую руку, видимо, чтоб не мешала, оттягивал Серега-лохматый. Выискался тоже, слюнявик, чучура, гномик застенчивый! Он тоже диковато сопел, и яичные глазные белки вспучивались, как у лягушки.

– Ребята, не надо… – в панике простонала Вика.

Держали ее очень крепко. А Серега свободной рукой уже нащупывал пуговицы на платье. Ноготь с заусеницей чувствительно царапнул по коже. Вика дернулась. Было страшно, и колотила дрожь от того, что не вырваться.

– Раздевай ее, – деловито сказала Лерка, возникшая в поле зрения.

Даже в сумраке было видно, как блеснул из-за спин победный взгляд Алечки.

– Снимай с нее платье!..

– Нет-нет, ребята!..

Что-то, как торпеда, ударило Рюшу в плечо, а затем мелькнувший кулак вмазал Витьке по челюсти. Синеватое какое-то, отчаянное лицо Виталика мотнулось вправо и влево.

– Пустите ее!..

– Отстань!

– Пустите, пустите ее, идиоты!..

Витька, пришедший в себя, отшвырнул его, как щенка. Заняло это, наверное, никак не больше мгновения. И тем не менее, этого крохотного мгновения оказалось достаточно. Шизоид, появившийся откуда-то сбоку, ужасно пихнул Витьку в грудь: Ты это чего?.. Ты это чего выступаешь?.. – а потом, не дожидаясь ответа, неторопливо и как-то нехотя даже ударил его в лицо.

Раздался противное чмоканье. Что-то хрустнуло. Витька ахнул и, попятившись, обеими руками схватился за нос. Веки его бешено заморгали, а сквозь прижатые пальцы выскочили прямо на рубашку ему быстрые кровяные червяки…

Вика и раньше замечала вокруг нечто странное. Стоило ей, например, выбежать в булочную через дорогу – всего-то три минуты туда, три обратно – как взгляды всех встречных мужчин приклеивались к ней с какой-то роковой неизбежностью. Некоторые даже оборачивались, будто привязанные. А были случаи, что человек, как во сне, делал несколько шагов следом за ней. И лишь потом вздрагивал, приходил в себя, нехотя шел дальше. И если первое время Вике это было в определенной мере приятно (все же лучше, чем когда тебя вовсе не замечают), то уже через несколько дней стало накапливаться раздражение. Очень уж бесцеремонно ее иногда разглядывали. Словно мысленно раздевали, и если бы еще только мысленно. Дважды ее окликали какие-то парни, жаждущие познакомиться, а в угловом гастрономе, куда она заскочила однажды по просьбе матери, к ней пристал черненький восточного вида мужик в кожаной куртке: Дэвушка, пошли покатаемся на машине? Очень гордая, да? Пошли, дэвушка… – Прицепился, точно репей, тащился за Викой чуть не до самой парадной, отвязался, лишь когда она пригрозила позвать милицию. Таковы, вероятно, были издержки ее нового облика. Что ж, надо терпеть.