Птица солнца

Айна взвыла, отказываясь, говорила, что ничего не знает. Она встала на скрипящие колени перед Ланноном, подползла к нему, стала целовать полу одежды, дрожа от ужаса. Ланнон раздраженно оттолкнул ее ногой и посмотрел на сестру Хаку.

– Если я тебя правильно понял, ты не отвернешься от мужской работы. Хватит у тебя для этого мужества? – спросил он, и сестра Хака кивнула, облизывая губы, в глазах ее появилась жестокая радость.

– Сломай ей сначала руки, – приказал Ланнон. – А ведьма пусть стоит рядом и смотрит.

Сестра Хака подняла Айну на ноги, легко держа ее сильными смуглыми руками, поросшими черными волосами. Айна взвыла от ужаса, а Хака повернула ее, прижала и завела назад одну руку. Рука была худая, белая, с тостыми голубыми венами, просвечивавшими сквозь кожу.

– Подождите! – закричала Танит. – Отпустите ее!

– Отпусти ее, – приказал Ланнон.

Танит подошла к старой жрице и нежно поцеловала ее в лоб и щеку. Айна всхлипывала.

– Прости меня дитя. Я сказала бы им. Прости меня.

– Успокойся, мать. Успокойся. – Танит провела ее к двери и вывела из комнаты. Потом вернулась и сказала царю:

– Я скажу его имя, но только тебе одному.

– Оставьте нас, – приказал Ланнон, и Божественный Совет встал и вышел в коридор.

Когда они остались одни, Танит назвала имя, гордо и вызывающе, и увидела, что Ланнон покачнулся, как от физического удара.

– Давно ли он твой любовник? – спросил он наконец.

– Пять лет.

– Вот как. – Он увидел ответ на многие свои вопросы. – Похоже, мы с тобой разделяем его любовь.

– Нет, величество, – Танит покачала головой. – Вся его любовь была у меня.

– Ты мудро поступаешь, говоря о ней в прошедшем времени, – сказал ей Ланнон. Он повернулся, подошел к окну и посмотрел на озеро. – Никто не должен стоять между нами, – подумал он, – он нужен мне.

– Что же будет, величество? Тюрьма или тайный кинжал? Как ты убьешь жрицу Астарты? Ты забыл, что я принадлежу богине?

– Нет, – ответил Ланнон. – Я не забыл об этом и пошлю тебя к богине на десятый день праздника Плодородия Земли. Ты будешь вестником Опета богам.

– Хай этого не допустит, – в ужасе прошептала Танит.

– Хай на севере, далеко от бассейна Астарты.

– Он навсегда возненавидит тебя. Ты навсегда его потеряешь, – предупредила его Танит, но он покачал головой.

– Он не узнает, что я приказал это. Он не узнает, что ты предала его и назвала мне его имя. – Он улыбнулся холодной золотой улыбкой. – Нет, это ты потеряешь его, а я получу. Видишь ли, он мне необходим, а мои нужды важнее твоих.

Вначале, пока Хай был без сознания и, придя в себя, еще оставался слаб для ходьбы, его несли в носилках, так что он не знал, долго ли он в пути и в каком направлении движется.

Даже позже, когда он смог идти, ему завязали глаза, так что он чувствовал только давление тел со всех сторон и запах пота и прогорклого жира, которым они смазывали кожу. Когда он заговаривал, ему не отвечали, грубые руки подталкивали его вперед, а если он останавливался, в спину ему упиралось острие копья.

Он был сильно избит, весь в синяках, на голове шишки и порезы, во многих местах была содрана кожа, но серьезных ран не было, ни ударов копьем, ни сломанных костей. Как будто емустарались не нанести смертельного удара или даже раны, хотя он нагромоздил вокруг себя груды трупов: топор с грифами взял свое, прежде чем его сопротивление подавили.

В первую ночь, когда остановились на ночлег, он попытался осмотреться с мыслью о побеге, но стоило ему чуть сдвинуть повязку на глазах, как сильный удар по лицу остановил его. Его покормили вареным зерном и куском полусырого мяса. Хай ел с аппетитом.

Утром выступили до рассвета, и когда Хай почувствовал тепло солнечных лучей на щеке и увидел свет сквозь повязку, он молча воздал хвалу Баалу и попросил своего бога о помощи.

Позже в тот же день он почувствовал, что почва под ногами выровнялась, они шли как будто по равнине. Чувствовался запах коровьего навоза и дыма, слышались голоса. Топот ног его эскорта и шорох одежды начали заглушать гомон и движения большого количества людей. С ними смешивалось мычание, блеяние, воздух дрожал от звуков. Как огромный муравейник. Он понял, что собралось много людей.

Наконец его остановили. Он стоял, усталый, испытывающий жажду, на горячем солнце, кожаные ремни врезались в кожу рук, болели ушибы на теле. Время проходило медленно, окружающие чего-то ждали.

Наконец послышался громкий голос, и Хай ощутил нервную дрожь. Голос на венди спросил: «Кто ищет льва с железной лапой, кто ищет птиценогого?»

Хай молчал, ожидая указаний, как себя вести; к своему удивлению, он почувствовал прикосновение прохладного железа, и лезвие разрезало ремни на руках. Он потер пальцы, морщась от прилива крови. Потом поднял руки к повязке, ожидая удара, но его не последовало, и он снял повязку и неуверенно замигал в ярком свете солнца.

Глаза его быстро привыкли к свету, и он испытал шок от увиденного. Он стоял в центре обширной равнины, слегка вогнутой чаши, окруженной низкими холмами.

Если не считать круга в сто шагов шириной, в котором стоял Хай, вся равнина была занята черными воинами. Хай в страхе смотрел на это множество и не мог даже приблизительно определить их численность. Он никогда не поверил бы, что земля может выдержать такое множество, оно было нереальным, кошмарным, и эта нереальность усиливалась угрожающей неподвижностью черных орд. Только перья их головных уборов слегка шевелились в горячем воздухе полудня.

Жара и давление окружающих толп грозили задушить его, и он отчаянно огляделся, ища способа спастись. Рядом с ним стоял Сторч, на плече он держал топор Хая. Хай почувствовал легкую вспышку гнева от его предательства, но почему-то сейчас это казалось неважным.

Сторч смотрел не на него, а на группу офицеров венди, стоявших возленебольшоговозвышения в конце свободного пространства. Это возвышение было пустым, но привлекало всеобщее внимание, как сцена перед началом представления.

Снова послышался голос: «Кто ищет Большого Черного Зверя, кто охотится на льва?»

Жаркая тишина и неподвижность длились, затем все множество зашевелилось и вздохнуло, когда на возвышении появился человек.

Высокий головной убор из перьев цапли и возвышение, на котором он стоял, делали его богоподобным. Мантия из шкур леопарда свисала до земли, человек стоял неподвижно, как высокое дерево на шумящей травяной равнине, и громогласный королевский салют потряс основания земли и неба.

Сторч поднес к возвышению топор с грифами и положил у ног короля, потом попятился, и король через расстояние, разделявшее их, посмотрел на Хая.

Хай взял себя в руки, стараясь не обращать внимания на боль в теле, стараясь не хромать, подходя к возвышению, и посмотрел на Манатасси.

– Мне следовало догадаться, – сказал он по-пунически.

– Ты должен был убить меня, – ответил Манатасси и из-под складок своей мантии извлек правую руку. – А не вооружать меня этим.

– Ты не понимаешь, – сказал Хай. – Твоя жизнь не принадлежала мне. Я дал клятву.

– По-прежнему верен своему слову, – в голосе Манатасси не было насмешки.

– А другого способа жить нет. – Хай почувствовал усталость, он покорно ожидал неминуемой смерти. У него не оставалось сил для спора.

Манатасси жестом своей железной руки указал на армию.

– Видишь, какое копье я выковал?

– Да, – кивнул Хай.

– Кто может устоять против меня?

– Многие попытаются, – сказал Хай.

– И ты среди них?

И Хай улыбнулся. «Не думаю, чтобы у меня была для этого возможность».

Манатасси сверху вниз смотрел на маленького горбуна в изодранной одежде, со спутанной бородой и синяками на лице и руках, грязного и избитого, но не смирившегося, когда он говорил о своей судьбе.

– Никто из моих людей не понимает нас, – сказал Манатасси Хаю. – Мы можем говорить свободно.

Хай кивнул, удивленный, но заинтересованный.