Птица солнца

Он схватил ее за плащ и стащил с трона.

– Ведьма! – кричал он и сбросил ее со ступеней. Она тяжело упала и покатилась, пытаясь встать, но Ланнон пнул ее в живот, и она со стоном согнулась, сжав живот, а ноги в сандалиях продолжали бить ее.

Ланнон ревел и гонялся за ней по комнате, он дико оглядывался в поисках оружия, хотел уничтожить эту женщину и произнесенные ею слова.

И вдруг команта заполнилась жрицами, и Ланнон, тяжело дыша, пришел в себя, в его бледных глазах еще горело безумие.

– Величество! – Вперед выступила преподобная мать, и безумие Ланнона отступило, но он дрожал и губы его побледнели и тряслись.

Он повернулся и выбежал из комнаты, оставив Танит плачущей на мощеном полу.

Божественный Совет Астарты собрался в комнате преподобной матери, и пока она передавала требования Великого Льва, все слушали и думали каждый о своем. Совет состоял из верховной жрицы и двух ее советниц, старших жриц, которые должны были непосредственно наследовать пост преподобной матери.

– Как можно выдать жрицу земному суду Великого Льва? Какой прецедент мы тем самым создадим? – спросила сестра Альма, маленькая сморщенная старушка, с лицом, похожим на мордочку любопытной обезьяны. – Какое преступление совершило это дитя? Если и совершила, то мы должны рассудить и назначить наказание. Мы должны защищать своих, даже если это означает бросить вызов царю.

– Может ли жречество позволить себе такой благородный жест? – спросила сестра Хака, со смуглой кожей в оспинах, с длинными черными волосами, тронутыми сединой, с жесткими челюстями и низким, почти мужским голосом. Ей еще не исполнилось сорок лет, и она, несомненно, переживет преподобную мать. До последнего времени считалось, что именно она унаследует руководство жречеством, и она этого страстно желала. Однако после появления в Опете пророчицы ее позиции стали менее прочны. История свидетельствовала, что именно пророчицы становились преподобными матерями, и их шансы на это были наибольшими. Вдобавок она, несомненно, была любимицей верховного жреца, а это важное преимущество, когда речь идет о заполнении вакантного места в Божественном Совете. В Танит у сестры Хаки появилась сильная соперница, но у нее были и иные, помимо чисто политических, причины ненавидеть ее.

Даже сейчас она помнит, как были отвергнуты ее притязания, и щеки ее гневно вспыхнули. Она по-прежнему хотела эту девушку, по-прежнему видела ее во сне, и часто, когда она находилась наедине в темой комнате с молодой послушницей, она обманывала себя, внушая, что это Танит.

– Достаточно ли мы сильны, чтобы отказать царю? – Она посмотрела в лица остальных. Все знали, какая несдержанная, неумолимая сила правит Опетом. Все знали, что до сих пор никто: ни аристократ, ни жрец, ни друг, ни враг – не смели противостоять ей.

Молчание длилось, пока сестра Альма не закашлялась мучительно и не сплюнула кровавую слизь и вытерла рот платком, лицо у нее стало напряженным, а глаза усталыми и тупыми.

– Тебе недолго осталось, старуха, – подумала сестра Хака с мрачным удовлетворением, скрытым за маской озабоченности.

Снова все молчали, пока нерешительно не заговорила преподобная мать: «Возможно, нам стоит понять, в чем грех девушки и совершила ли она его».

Это было все, что нужно сестре Хаке, и та немедленно взяла дело в свои руки. «Пошлите за девушкой, – приказала она. – Мы ее допросим».

Айна помогла Танит войти в комнату, обе спотыкались и сгибались, одна от возраста, другая от боли. Они цеплялись друг за друга, и престарелая жрица подбадривала молодую, но когда она увидела собравшийся Совет, лицо ее исказилось от гнева и она закричала:

– Девушка больна! Разве у вас нет жалости? Зачем вы послали за нами?

– Молчи, карга, – сказала Хака. Она смотрела на Танит. Лицо Танит распухло, на нем ясно видны были синяки. Один глаз закрыт, веки покраснели, а губы разбиты и покрыты струпьями.

– Позвольте ей сесть, – требовала Айна. – Она слаба и больна.

– Никто не имеет права сидеть перед Советом, – ответила Хака.

– Во имя богини.

– Не богохульствуй, старая карга.

– Я не богохульствую, а прошу о милосердии.

– Ты слишком много говоришь, – предупредила ее сестра Хака. – Уходи! Оставь девушку здесь.

Казалось, Айна будет споорить, но сестра Хака встала, лицо ее исказилось от гнева, голос стал хриплым и яростным.

– Уходи! – повторила она, и Айна вышла, спотыкаясь и бормоча, оставив Танит, которая едва держалась на ногах, перед Советом. Сестра Хака опустилась на свой стул и посмотрела на Танит. Теперь она свое возьмет, впереди целый день, если понадобится; она наслаждалась.

Танит держалась только усилием воли. Чувства ее плыли на волне боли. В нижней части живота ощущалась свинцовая тяжесть, но она слышала вопросы, которыми ее забрасывали. Сестра Хака хотела знать, чем она так разгневала царя, она доказывала, что Танит подвергла опасности все жречество, настроив царя против него. Она все время возвращалась к вопросу: «Что же ты ему сказала?»

– Не могу вспомнить, сестра, не могу вспомнить, – шептала Танит.

– Ты хочешь, чтобы мы поверили, что слова, вызвавшие такие серьезные последствия, можно легко забыть? Отвечай.

– Это были не мои слова.

– Чьи же тогда? – Сестра Хака наклонилась вперед, лицо ее было покрыто пятнами сифилиса, свесились поседевшие пряди. – Чьи это были слова, если не твои собственные? Богини?

– Не знаю, – выдохнула Танит и прикусила губу от резкой боли в нижней части живота.

– Ты говорила голосом богини? – спрашивала сестра Хака хриплым голосом, жестокая, как хищная птица. Ястреб, бросающийся на ласточку.

– Прошу вас, – прошептала Танит, медленно налоняясь вперед и прижимая ладони к животу. – Мне больно. О как мне больно!

Три жрицы увидели, как поток крови окрасил подол платья Танит и красными каплями брызнул на каменный пол между ее ногами. Танит медленно согнулась и упала вперед. Она лежала на боку, подняв колени, и негромко стонала.

Сестра Хака быстро подошла к ней и наклонилась, задрав юбку Танит и с лесбианским интересом разведя ее ноги.

Выпрямившись, она улыбнулась и посмотрела на остальных. «Вот грех, преподобная мать. Вот доказательство преступления. – Она взглянула на тело у своих ног. – Святотатство! – хрипло произнесла она. – Святотатство! Преступление против богини».

– Я не буду отвечать, – негромко сказала Танит. Синяки побледнели и опухоль немного спала, но под одним глазом по-прежнему виднелся кровоподтек, а губы были разбиты и вспухли. Десять дней она пролежала в постели и все еще была слаба. – Не стану порочить имя дорогого мне человека. Я не скажу вам, кто он.

– Дитя, ты знаешь, что это смертный грех. Ты рискуешь жизнью, – сказала преподобная мать.

– Вы уже отняли у меня жизнь. Забирайте теперь оставшееся. – Танит посмотрела на сестру Хаку, а потом на Ланнона Хикануса, стоявшего у окна. – Вы хотите убить меня. Я не спорю. Но я сохраню в тайне имя отца моего ребенка. Я не позволю вам наказывать и его.

– Ты глупа и упряма, – сказала сестра Хака. – В конце концов мы все равно узнаем.

– Но почему это так важно? – спросила Танит. – Все дело в том, что я стою между тобой и твоим тщеславием. – Танит смотрела прямо на сестру Хаку и видела, что ее слова попали в цель, потому что испещренные оспинами щеки жрицы вспыхнули. Танит улыбнулась и повернулась к Ланнону. – Все дело в том, что я источник пророчества. Ты хочешь уничтожить пророчество. Хочешь, чтобы боги отменили свой приговор. Напрасно, Ланнон Хиканус. Ветры судьбы уже дуют, псы рока уже вышли на охоту.

– Хватит! – выпалил Ланнон, выходя в центр комнаты. – Я не могу больше тратить времени. Не хочу слышать твой дурацкий вздор. – Он приказал сестре Хаке: – Приведи старую жрицу, компаньонку этой ведьмы.

Айна, мигающая и удивленная, стала перед царем, а он смотрел на нее без страсти и гнева. «У тебя был долг. Ты не выполнила его. Назови быка, который оседлал телку богини».