Страница 172 из 174
Вот над Ивашкой взмахнул кнутом палач. От спины парня летели окровавленные лоскутья кожи. Ивашка дрожал, жевал тряпку, в которую уткнулся рылом, вот замычал, заскулил и впал в беспамятство.
Стояла необычайно знойная погода. Прошли сутки. Ночь наступила душная, тёмная, вдали погромыхивал гром. Тучный воевода задыхался. Он приказал бросить пуховик на нижнем балконе и лёг спать.
Гремела первая гроза. Удар за ударом страшными взрывами рушились на землю. Дрожали стены, дрожал, сотрясался мир. Но воевода спал крепко, не слыхал грозы.
Ранним утром в воеводском дворе, грязном от прошумевшего проливня, поднялся переполох.
На соборной колокольне ударил-залился набатный колокол. Сонные люди выскакивали из домов, спрашивали друг друга, что случилось, спешили кто на соборную площадь, кто на воеводский двор. Вперемешку с жителями бежали к воеводскому дому заспанные солдаты, с ружьями, с походными сумками в руках, кричали:
- Тревога, тревога!..
С воеводского двора летела резкая дробь турецкого барабана. Сполошные колокола зачастили-залились ещё в двух церквах.
- Царь батюшка идёт!.. Сам Пётр Фёдорыч! - шумели люди на бегу, выламывая из заборов жердьё, хватая дубинки. - Казак с манихвестом наезжал...
А на грязнейшей соборной площади толпа орала:
- Эй, звонарь! Уж не царь ли показался с воинством?
Улица пред домом воеводы полна людей. Вид у всех растерянный и любопытный. Сначала шёпот по толпе, потом шум, потом крик:
- Таракана убили! Воевода кончился...
Дробь барабана крепла. В толпу въехали верховые солдаты с офицером, пытались разогнать народ.
- Расходись, жители, расходись!.. Его высокоблагородие секунд-майор Сергей Онуфрич Сухожилин волею божией умре.
У воеводы оказалось перерезанным горло.
Караульный солдат каземата показал: пришел-де в ночи, в самую непогодь, подканцелярист Фёдор Павлыч Петушков с бумагой от воеводы, требовал-де выдать ему, подканцеляристу Петушкову, арестанта Ивашку Постнова для ночного-де допроса в воеводской канцелярии.
Дознание выяснило, что на вспольи в городском табуне той же ночью были похищены два воеводских самолучших скакуна. Очевидно, на них утекли крепостной барина Сабурова парень Ивашка Постнов и с ним - подканцелярист Федька Петушков.
КУПЕЦ БАРЫШНИКОВ*
Купчик Полуектов, эта забубённая головушка, едва ли в состоянии когда-либо нажить себе большие капиталы. Да он этого и не умеет, за этим и не гонится. Где ему?.. Он рыбка мелкая, ни какой-нибудь чудо-юдо, рыба-кит Барышников.
_______________
* Настоящий отрывок, судя по времени описываемой в нём поездки
купца Барышникова, назначался писателем для одной из глав второй
книги "Е. П.", но не был включён в книгу. - Ред.
Да к тому же нам надо знать, что замечательные богатства в России составлялись не столько торговлей и промышленностью, сколько откупами и казёнными подрядами.
Так преумножил свои богатства и знакомый наш Иван Сидорыч Барышников. Однако деятельная, коммерческой складки, натура его тяготела к широкому труду созидательному, промышленному, к постройке своих фабрик и заводов, к оптовой торговле с заграницей.
Мы уже знаем, что встать на путь приобретений толкнул его подвернувшийся под руку случай: в Семилетнюю войну он "зажилил" золото фельдмаршала Апраксина. Боясь сразу обнаружить своё краденое богатство, он по началу открыл в Питере перворазрядный трактир, затем разорил богатого мясника Хряпова и заполучил его дело в свои руки, потом стал заниматься богатыми откупами и подрядами. Набив сундуки золотом, он умудрился приобрести на подставное лицо (графа Фёдора Орлова) два имения в Смоленской губернии - Алексино и Погорелово - с полутора тысячами душ крестьян. Переходя к практической деятельности, Барышников успел выстроить на своей земле писчебумажную фабрику, лесопильню, богато оборудованную водяную мельницу и обширный винокуренный завод - самое выгодное предприятие, которое разрешалось исключительно помещикам.
И вот, ранней весной 1774 года, когда Пугачёв ещё был под Оренбургом, Барышников с Митричем едут из Смоленской губернии в Москву и Питер по своим делам.
Было всему свету ведомо, что в восточной стороне России происходят небывалые волненья черни, но Барышников этой "заварухи" ни мало не боялся. Смоленская губерния от народного пожарища очень далеко, в Смоленской губернии, в его имениях, тишь да гладь, да божья благодать.
Дорогой путники повидали много - и смешного, и печального. Так в одном из сёл, где проживала в своём поместьи родственница покойного фельдмаршала Апраксина, Барышников остановился передохнуть у местного священника. Отец Лука поведал:
- Барыня наша, бог ей судья, зело бесчеловечна... Хотя она и вдова, а невзирая на почтенный возраст, с голоштанными соседями помещиками в любовь играет... Ну, да бог с тобой, играй, да людишек-то своих, мужиков-то, не тирань... А она что... Она, изволите ли видеть, плешивая. И своего дворового парикмахера, парня Вавилу Постного, дабы тот не разгласил её тайны про безволосое состояние своё, держит несчастного в клетке без выпуску вот уж седьмой год. Седьмой год!.. Вы только подумайте, дражайший Иван Сидорыч, каково живому человеку-то, Вавиле-то? За чьи провинности несчастный страждет? И вступиться некому. Я обличать её, прямо говорю, страшусь: она и меня-то на цепь посадит, как собаку. Родители-то парня извелись все, их-то, бедных, вчуже жалко... И плетьми-то их били, и каторгой генеральша грозила им. Да не токмо их, ни единого человека нет из её крепостных, кои не претерпели бы от неё, распутницы. И в такое-то лихолетье, когда Пугачёв гуляет по России с шайкой сорванцов... Да дождётся она, голубушка, дождётся. Вот бы вам, Иван Сидорыч, припугнуть её, вы все-таки человек не нам чета, с вельможами знаетесь.
- И не подумаю, - буркнул Барышников, с аппетитом кушая грешнёвые блины со сметаной. - Кровь портить из-за всякого пентюха Вавилы, в том шибкой корысти нет...
Митрич только головой тряхнул и сердито прикрякнул. Он тут же попросил у своего хозяина в долг три рубля, разыскал родителей Вавилы и, когда Барышников лёг соснуть часок-другой, вернулся назад в чувствах расстроенных, с глазами красными, заплаканными. Как сел в угол, так и просидел не подымаясь, пока не проснулся хозяин.