Страница 171 из 174
Против дома Твердозадова - густая толпа крестьян с кошелями, корзинами, баклажками молока.
- Эй, Абросим Силыч!.. Покажись! - взывали нетерпеливые. Иные длинными палками стучали в окна, двое мальчишек залезли на забор. Будочники с алебардами убеждали толпу не гуртоваться, а каждому идти своей дорогой. Толпа потешалась над ними, вызывая на скандал.
Вдруг распахнулось в верхнем этаже окно, раздвинулись кисейные занавески, показался хмурый лик с горящими глазами, зарыжела огненная борода.
О-о-о! - радостно заорали мужики и бабы, они сразу забыли все бывшие от купца прижимки: ведь канатный фабрикант часто наезжал в деревни, скупал лён, коноплю, овёс.
- Здоров будь, Абросим Силыч! Что, брат, сидишь и ты? А и гораздо же тебя пообидел воевода...
- Сижу, отцы, сижу! - кричал Твердозадов и кланялся.
И те, кто поближе к дому, видели: глаза здоровенного лохматого купца наполнились слезами.
- Вот как изгаляются... Несмотря, что богач, - сожалительно вырывалось из толпы. - А с нашим-то братом что вытворяют, с мужиком-то. Ой, ты!
- Абросим Силыч, эй! Довольно ль у тя жратвы-то? - вопрошали сердобольные из толпы. - А то спускай сюда верёвочку, мы те молочка навяжем, да хлебушка, да сметанки.
- Спаси бог, хрещёные, в довольстве сижу, сыт! Токмо за бесчестье тоска долит. Обида, братцы!
- А вот погоди чуток, - утешающе неслись выкрики, - вот ужо-ужо царь батюшка Пётр фёдорыч придёт, рассудит! Он, батюшка, торговых людей, сказывают, не трожит. Он, батюшка, токмо воевод, да бар, да начальников превеликих вешает!..
3
Так ещё протянулась скучнейшая неделя. Всем до смерти надоела эта канитель. А больше всего надоело торчать дома гульливому дворнику Ивашке. У него, может, зазноба в городе, может, кабатчикова жена Дарьица души в нём не чает: она молодая, ядрёная, а ейный муж - старик, от него уж землёю пахнет.
Ивашка парень не дурак - подъехал вечерком к хозяйке.
- Даве молвила ты, Степанида Митревна, солоду да хмелю нет у тебя пивца сварить. Давай слетаю, зады наши в кустарник выходят, никто не учует. А перед утренней зорей вернусь.
Дала ему хозяйка полтину денег. Поставил Ивашка замест себя другого дворника, а как стало чуть-чуть светать, перемахнул через заплот да и был таков.
И заприметь его на рынке в раннюю пору "полицы-мейстер" Арбузов. Ивашка присел в толпе да по-за телегами прочь.
- А-а, молодчик! - вскричал Арбузов. - Вот ты где! Тебя-то, твердозадовского дворника, нам и надо. Хватай его.
Четверо дюжих молодцов схватили Ивашку, привели в воеводский двор, заперли в холодную. Просидел Ивашка весь день, до вечера. При нём в мешке хмель и солод. Сквозь железную решётку сунули хлеба с водой. Вот тебе и Дарьица!
Ивашка горько горевал, воевода радовался: ну, теперь-то уж Твердозадов не отвертится, обязательно придёт выкупать своего холопа и долг по векселям сквитает: так гласит закон!
Меж тем Ивашка стоял у окна, выходящего в зелёное поле, и скучал. Вдруг, уж смеркаться стало, всплыл у окна Федька Петушков. "Сидишь?" "Сижу". Ивашка всё в подробности сквозь решётку перешептал воеводскому подканцеляристу. Тот сказал: "От государя Петра Фёдорыча манифест получен здесь. Сиди, скоро свободу примешь", - и ушёл.
Вскоре Федька Петушков, трезвый и озлобленный, с кипой бумаг под мышкой стоял у дома Твердозадова.
- От воеводы с бумагами, - сказал он воеводской страже и был впущен в дом.
Засели с купцом и купчихой за стол. Федька Петушков сказал:
- У них закон, а мы против того закона свой закон выдвинем. Дако-сь чернил сюда, напишем промеморию.
Он засучил рукава, выпил чарочку, перекрестился и стал строчить. Под бумагой фабрикант Твердозадов руку приложил. Федька Петушков прочёл промеморию вслух. Степанида Митревна заметила:
- Ах, неправда, неправда! Я нашему Ивашке только полтину дала, а трёхсот рублей золотом не давывала...
- Молчи, молчи, Твердозадиха, - перебил Федька Петушков и выпил ещё чарочку. - Сие место умственно написано. Поверь!..
На следующий день был созван в воеводскую канцелярию весь магистрат. Промемория гласила: "У меня, фабриканта града Ржева, Абросима Твердозадова, во услужении дворником находился при доме крепостной генерала Сабурова Ивашка Постнов..."
Уже эти первые строки заставили воеводу, бургомистра и двух ратманов переглянуться: они сразу поняли, что сваляли дурака, захватив собственность генерала Сабурова, человека весьма строптивого и властного.
"А ныне означенный дворник, коего послала моя жена ещё третьёго дня, дав ему триста рублёв империалами на размен мелочью, неведомо куда скрылся и посейчас с теми деньгами в дом не бывал..."
Заседающих бросило в жар. У воеводы зазвенело в ушах, на шее вздулись воловые жилы.
- Не было у дворника денег! - вскричал бывший тут купец Арбузов, "полицы-мейстер".
- Молчи! - и воевода грохнул в стол.
"А по сему прошу: дабы о сыску оного Ивашки Постного и о публикации о том всенародно во ржевский магистрат сообщить, а равно и помещика генерал-майора Сабурова о пропаже без вести крепостного его уведомить".
Наступило длительное молчание. Воевода упёр бородищу в грудь, пыхтел, бараньи глаза закручинились. Был призван Ивашка и спрошен, доподлинно ли давал ему Твердозадов на триста рублей империалов. Быв научен Федькой Петушковым, парень твёрдо показал, что верно: хозяйка послала его, Ивашку, на базар за хмелем и солодом и дала-де золотых монет на триста целковых, дабы Ивашка наменял их мелочью, и что оные золотые отобрал-де от него при задержании купец Арбузов со товарищи.
Арбузов привскочил, затрясся, пискливо закричал:
- Ах, ты хам!.. Врёт и не кашлянёт.
Воевода вновь остановил купца и, кривя в гневе губы, грозно спросил Ивашку:
- Облыжно обносишь людей, алибо правду показываешь? Говори, смерд, а то устращивать учну.
Глаза Ивашки сверкали по-злому, и весь вид его страшен, как у человека, решившегося на отчаянный поступок.
- Правду сказываю, - пробурчал он и шумно задышал чрез ноздри.
Ночью в каземате связанный по рукам Ивашка был до потери сознания избит. Сначала немилосердно лупил его сам воевода Таракан, приговаривая: "Вот тебе, вот тебе за старое". Он изнемог от злости, от размашистых движений, налился, как клоп, кровью, сел на чурбан, дышал шумно, тяжко, открыв настежь рот.