Страница 167 из 174
Возжей в руках нету.
Вижу я погибель,
Страхом весь объятый.
Не знаю, как быти,
Как коня смирити.
И припоминается ему другая песня, пред началом своей "царской" миссии:
- Ты бежи, бежи, мой конь,
Бежи, торопися!
- Люди думают, что человеку только свой крест тяжёл, Ласточка. Ан нет... И другим тяжко... Взять трудников-крестьян, а того верней заводских людей работных, - уж им ли не каторга?! А живут! Плачут, да живут, несут крест свой. Вот и я - взвалил на себя ношу, аж ноги подгибаются. Да и взвалил-то не сам, не своей охотой, а уж так пришлось.
Он долго моргал глазами и добавил:
- Шибкая жалость к людишкам душу мою сразила, всю изранила.
- А я не страшусь, не страшусь своего конца. Прежде смерти не умру. Не о себе страшусь, о деле. Не свершил того, что задумал, что в мысли пало. Посередь пути остановился. Не похвалит меня народ, ругать будет. Память обо мне погибнет с шумом. Народ-то скажет: где же земля-то, где воля-то, где устройство-то казацкое, что батюшка обещал? Эх, батюшка, батюшка, всего наобещал, да ничего не дал. И сам загинул, и нас под обух подвёл... Гори ты, батюшка, огнём вечным... Обманул ты нас! Вот это самое зубами моё сердце рвёт, чавкает, как волк падину... Эхма!"
О Ф И Ц Е Р Г О Р Б А Т О В И Д А Ш А
(Набросок к III части третьей книги)
Даша находится на барже с шестью пленными девушками дворянками. Они под караулом. Когда с Саратовом было уже кончено, казак с баржи докладывает Пугачёву, как быть с дворянками.
- Мне теперь не до девок. Пускай пока в барже живут. Кормить, поить, зла им не делать. И чтоб караул был.
Армия снимается, идёт вперёд на юг. Даша в отчаяньи. Она узнаёт от казака, что Горбатов жив, здоров. Он казака до Пугачёва проводил. Баржа снимается, выходит на фарватер. Ещё момент - и всё упущено: Пугачёв, а вместе с ним и Горбатов уйдут, отдалятся от Волги. Она на клочке бумаги пишет углем: "Батюшка, допустите меня к себе... Я - Даша Симонова". Казак не соглашается отвезти. Даша падает пред ним на колени. Нет, не согласен! Даша, перекрестившись, бросается в воду в надежде достичь берега. Но плавает она плохо. Казак бросается за нею. Ловит её за косу, спасает. После этого, на другой день, казак соглашается отвезти записку. Плывёт на лодке. В это время идёт бой. Казак всё же подаёт записку Пугачёву.
- Чего это такое наварачкано?
- Это от девицы одной. Она называет себя Симоновой Дарьей.
- Ааа... Эвот чего... Стало - жива? Да как она попала-то? Вези!
- Одну?
- Одну!
Дашу привозят в палатку Софьи Дмитриевны в непросохшем ещё платье, она переодевается там в наряд Анфисы. Анфиса бросилась ей на шею.
- Барышня... Миленькая! Да как вы здесь?
- Прегрешила я... Замест монастыря за земным счастьем погналась...
- Уж не суженый ли какой тут?
- Горбатов.
Анфиса вздохнула, и руки у неё повисли.
Пугачёв поскакал в серёдку боя, где Горбатов.
- С победой, государь!
- А тебя со счастьем... Наречённая прибыла к тебе...
- Кто?
- Даша.
Крутя над головой саблей, мимо них мчался Овчинников с казаками:
- Горбатов! - крикнул он. - Чего зеваешь? Рубай их, так-их-так!..
Горбатов с Ермилкой, с Сысоевым, Мишей Маленьким и полсотней удальцов, только что вырвавшись из боя, вновь помчался, крича:
- Ура!.. Вперёд, братцы!..
Бой продолжался недолго. Вражеская конница с пехотой побежала. Пугачёвцы бросились рубить и отхватывать их пачками. Внутри Горбатова всё играло: каждый мускул, каждая кровинка. Даша и победа, победа и Даша... И вдруг пуля, пущенная из кустов, стегнула ему в верхнюю часть головы, повыше лба, шапка слетела на землю, Горбатов упал, ударившись головою в землю.
Бой кончился. Все думали, что Горбатов мёртв, но он ещё дышал. Его положили на чекмень, пристроили меж двумя лошадьми, как в зыбке, и тихой ступью поехали к лагерю.
Гнали пленных солдат. На шеях некоторых накинуты петли. Даша, исхудавшая до неузнаваемости и взволнованная, стояла возле Пугачёва. Кисти рук её были сомкнуты, глаза неотрывно прощупывали всех, подъезжающих к Пугачёву. Вот подъехал Творогов, подъехал Овчинников. Кони их и сами всадники едва переводили дух. Овчинников обливался потом, лицо горело.
- Кто такая? - спросил Творогов.
- Даша, приёмная дочка Симонова, - ответил Овчинников.
- Где Горбатов? - спросил Пугачёв.
- Убит, - сказал Овчинников.
Даша ахнула и зашаталась. Её подхватили.
- Живой, живой! - кричал подъехавший к Пугачёву Ермилка с двумя лошадьми, возле которых ехали с приподнятыми пиками казаки.
Даша подбежала и, всплеснув руками, бросилась на грудь Горбатову:
- Андрей!.. Родной мой.
Горбатов открыл глаза и улыбнулся. Пуля была милостивая, она вырвала на голове часть волос с мясом, обнажив череп и несколько раздробив кость. Текла кровь. Повезли в палатку государя. Военный фельдшер, старик, промыл карболкой рану, умело забинтовал. От сильной контузии Горбатов лишился языка, и правая рука с ногой были как чужие, не двигались. Везти его в обозе было трудно и опасно, сзади подвигался Михельсон. Первый день всё-таки благополучно проехали в фаэтоне. Больной терял сознание, бредил. И первое слово, которое он произнёс к концу дня, было "Даша". Даша, крепко стиснув губы, старалась казаться мужественной. Ему всё-таки было очень худо, он весь горел. Прошёл ещё день. Больному становилось всё плоше. Весьма огорчённый Пугачёв на совещании - как быть с этим изумительным человеком - решил направить его куда-нибудь подальше в сторону от большака, авось там как-нибудь поправится и уцелеет. Отвезли на мельницу, вёрст за двадцать в сторону от большой дороги. Мельник был хороший старик. Обещал поберечь больного и его суженую. Через неделю, в середине сентября больной стал поправляться, вернулось движение в конечностях.
Вдруг прибежал мельник и крикнул:
- Ребятушки! Солдатня! Как быть?
Даша в это время ушла за водой на дальний ключик, чтобы прикладывать к голове больного компрессы.
За окном шум. Мельник клянётся и божится, что в избе никого нет. Те не поверили, входят двое. Горбатов говорит:
- Я офицер из отряда Михельсона...
Мельник:
- Во-во-во! Ведь я думал, бравы солдатушки, что вы от Пугача... Ну и скрывал.