Страница 166 из 174
...Сей разговор происходил 10 января 1775 года, в день казни в Москве Емельяна Пугачёва.
К о н е ц
г. Пушкин (Ленинград) - Москва.
1935 - 1945
П Р И Л О Ж Е Н И Я
От редакции
Весь архив В. Я. Шишкова за время его писательской работы начиная с 1912 года (записные книжки, письма, рукописные оригиналы опубликованных произведений и проч.) погиб в г. Пушкине Ленинградской области при захвате города немцами в 1941 году. В числе материалов к задуманным произведениям в архиве находился обширный материал и к историческому повествованию "Емельян Пугачёв" (записи, наброски, литература и т. д.).
С 1942 года писатель продолжал работу над второй книгой "Емельяна Пугачёва" в Москве (первая книга вышла в свет в Ленинграде, в начале войны с Германией). После смерти писателя в рабочем портфеле его, среди прочих материалов, относящихся к "Емельяну Пугачёву", оказалось следующее:
"План" ко 2-й книге романа с беглой описью событий, включённых в пятнадцать глав повествования; "Хроника пугачёвского движения" с перечнем событий по месяцам и дням; ряд заметок, выписок из источников, набросков и проч., а также географическая карта с обозначением движения пугачёвской "толпы" от Яицкого городка через Оренбург, Казань и далее вниз по Волге до Эльтонского озера.
Ниже, приложением, дается:
1) Думы Пугачёва, фрагмент, 2) Набросок к третьей части третьей книги: "Офицер Горбатов и Даша", а также несколько заметок к произведению; 3) не включенная по композиционным соображениям в 3-ю книгу глава "Суд и расправа"; 4) неопубликованная в печати глава "Купец Барышников" и 5) набросок ко 2-й книге "В бане".
Набросок "Офицер Горбатов и Даша" представляет собою краткое, вчерне, изложение финала истории офицера Горбатова и приёмной дочери коменданта Яицкого городка Симонова - Даши Симоновой.
"В романе, или, как я называю, в историческом повествовании моём, пишет В. Я. Шишков в статье "Емельян Пугачёв", - мало вымышленных лиц и ситуаций, всё в нём построено на строго исторической канве, чрезвычайно своеобразной и настолько в общем интересной, что не было надобности разукрашивать доподлинную историю выдумкой и домыслом".
И действительно, среди огромной вереницы лиц, встречающихся в романе, только немногие являются плодом "выдумки и домысла" автора. Но и в этих немногих персонажах творческая фантазия писателя подчинена была в полной мере логике исторической необходимости. Это не вообще присочиненные люди, это - литературные портреты, в которых индивидуализированы типические черты представителей разных сословий, участвовавших в пугачёвском движении.
К числу таких персонажей, вымышленных, но обусловленных реальной действительностью своего общества и времени, относятся: офицер Горбатов один из убеждённых пугачёвцев, вышедших из помещичьей семьи, его возлюбленная Даша с характерными для идеалистически настроенных девушек из дворянства чертами: она честна, отзывчива, склонна внимать народной скорби и не останавливаться перед полным разрывом со своим привилегированным положением в обществе.
Насколько писателя привлекали оба этих лица с их активною ролью в лагере Пугачёва, видно по тому, что из целой толпы действующих в романе людей всего чаще и охотней возвращался он к своему Горбатову и Даше Симоновой. Этим неравнодушием к ним обоим объясняется и то, что, невзирая на разнообразные заботы о многоликом мире своего романа, писатель поторопился "заглянуть" в печальную развязку истории Горбатова, зафиксировав её в беглом "наброске для себя".
Между прочим время, когда Горбатов стал поправляться от ран, писатель, по недосмотру, обозначает в наброске серединою сентября. Очевидно, речь идёт о середине августа, так как ранили Горбатова на поле боя где-то между Саратовом и Камышином или вслед за взятием последнего 11 августа. В наброске также говорится, что вскоре после того Пугачёв снарядил отряд, чтобы разведать об участи офицера. Меж тем в середине сентября Пугачёв уже был в руках предателей.
Разумеется, события, изложенные в наброске, легли бы в основу самостоятельной главы, причём история Даши в Яицком городке могла войти составною частью в главу о пребывании там Пугачёва.
В заметке "Падуров и офицер" имеется в виду запланированная автором, но нереализованная беседа Падурова с офицером Горбатовым.
Памятка из блокнота "О народной национальной культуре" свидетельствует о высказываемом не однажды писателем намерении привлечь необходимый материал для особой главы в романе о величии духовной и материальной культуры русского народа.
Глава "Суд и расправа", не включённая в последнюю часть третьей книги по соображению фабульного и композиционного порядка, имеет самостоятельную ценность как материал, дополняющий характеристику быта и нравов эпохи.
Д У М Ы П У Г А Ч Ё В А
(Возле Ласточки)
Такой глубокой тьмы в душе, такого голого отчаянья Емельян Иванович никогда ещё не чувствовал.
Сердце его сжималось до боли, кричать хотелось. Но не от физической боли хотелось кричать ему, он всякую боль перенёс бы шутя, а от какого-то непонятного страха, от той пугающей пустоты, которая засосала его всего как бездонная, вязкая, холодная трясина. Вот уходит он в эту трясину по грудь, по плечи, вот сейчас погрузится голова его, и замрёт вопль о помощи, и глаза будут слепы, и никакого следа не останется от него... Гроб! Он в земле, во тьме, в трясине, и над ним тьма.
- Один я, Ласточка, один... И не на кого руку опереть! Были возле меня люди, да исчезли... Один! (Рассуждение.)*.
_______________
* Автор имел в виду развить впоследствии "рассуждения" Пугачёва.
- Эх, Ласточка... Передрогло сердце у меня. Душа передрогла. (Рассуждение.)
- Идёт по миру молвь: горе проходчиво... Не верь, Ласточка! Уж ежели кого полюбит горе, жди погибели. (Рассуждение.) И встают пред ним картины печальные... и т. д.
- Да, Ласточка... Поневоле крылья сложишь, поневоле в лице помутишься... (Рассуждение.) И снова, и снова идут пред ним воспоминания.
- Слыхал я, да и сам певал проголосную... Вся правда в той старинной песне:
Сижу на коне я.
А конь не обуздан.
Смирить коня нечем,