Страница 57 из 195
- А камушки тут, в жестянке, - прибавил он, положив рядом с поясами солдатскую манерку.
Не говоря ни слова, Кмициц вытряхнул из пояса в пригоршню кучу дукатов и, не считая, протянул вахмистру:
- На вот тебе!
- Кланяюсь в ноги, пан полковник! Эх, будь у меня в дороге хоть один такой дукатик!
- А что? - спросил рыцарь.
- Совсем ослаб я от голода. Поди сыщи теперь человека, который дал бы тебе кусок хлеба, все боятся, так что к концу я уж еле тащился.
- Боже мой, да ведь все эти деньги были при тебе!
- Не посмел я взять без позволения, - коротко ответил вахмистр.
- Держи! - сказал Кмициц, подавая ему еще одну пригоршню. Затем кликнул слуг: - Эй, вы там! Дать ему поесть, да мигом, не то головы оторву!
Слуги со всех ног бросились исполнять приказание, и вскоре перед Сорокой стояла большущая миска копченой колбасы и фляга с водкой.
Солдат так и впился в еду жадными глазами, губы и усы у него затряслись, однако сесть при полковнике он не осмелился.
- Садись, ешь! - приказал Кмициц.
Не успел он кончить, как сухая колбаса захрустела на крепких зубах Сороки. Слуги и глаза вытаращили.
- Пошли прочь! - крикнул Кмициц.
Парни опрометью бросились вон, а Кмициц, чтобы не мешать верному слуге, стал в молчании быстрым шагом ходить по покою. А Сорока, наливая себе чару горелки, всякий раз искоса поглядывал, не супит ли полковник бровь, и только тогда, отворотясь к стене, опрокидывал чару.
Ходил, ходил Кмициц, пока сам с собой не начал разговаривать.
- Только так! - бормотал он. - Надо его послать туда! Велю передать ей... Нет, ничего из этого не выйдет! Не поверит она! Письмо читать не станет, я ведь для нее изменник и пес. Пусть лучше не показывается он ей на глаза, пусть только высмотрит, что там творится, и даст мне знать. Сорока! - окликнул он внезапно солдата.
Тот так стремительно вскочил, что чуть было не опрокинул стол, и вытянулся в струнку.
- Слушаюсь, пан полковник!
- Ты человек верный и в беде не растеряешься. В дальнюю дорогу поедешь, но уж голода не будешь терпеть.
- Слушаюсь, пан полковник!
- В Тауроги поедешь, на прусскую границу. Панна Биллевич живет там... у князя Богуслава. Узнаешь, там ли князь... и за всем будешь следить. На глаза панне не лезь, разве все само собой устроится. Тогда скажешь ей и клятву в том дашь, что это я проводил короля через горы и что состою я при его особе. Не поверит она тебе, надо думать, потому очернил меня князь, сказал, будто покушался я на жизнь короля, а это все ложь, достойная собаки!
- Слушаюсь, пан полковник!
- На глаза, говорю тебе, ей не лезь, потому все едино она тебе не поверит. Но коль случай выйдет, скажи все, что знаешь. А сам смотри да слушай. Да берегись князя, если там он, а то признает тебя он сам или кто-нибудь из его двора, на кол тебя посадят!
- Слушаюсь, пан полковник!
- Я бы старого Кемлича послал, да он на том свете, зарубили его в ущелье, а сыны больно глупы. Со мной они пойдут. Ты бывал в Таурогах?
- Нет, пан полковник.
- Поедешь в Щучин, а оттуда вдоль прусской границы до самого Тильзита. Тауроги прямо против Тильзита лежат, в четырех милях от него, на нашей стороне. Оставайся в Таурогах, покуда все не выведаешь, а потом воротись назад. Найдешь меня там, где я буду в ту пору. Татар спрашивай да пана Бабинича. А теперь ступай к Кемличам спать! Завтра в путь!
После этих слов Сорока ушел, а пан Анджей еще долго не ложился, пока наконец не сморила его усталость. Бросился он тогда на постель и уснул крепким сном
На следующий день он встал освеженный и бодрый. Весь двор был уже на ногах, все занялись обычными повседневными делами. Пан Анджей отправился сперва в канцелярию за назначением и грамотой, а потом навестил Субагази-бея, начальника ханского посольства во Львове, и имел с ним долгий разговор.
Во время этого разговора дважды запускал пан Анджей руку в свою калиту. Зато, когда он уходил, Субагази-бей обменялся с ним колпаками и вручил ему пернач из зеленых перьев и несколько локтей такого же зеленого шелкового шнура.
Забрав подарки, молодой рыцарь пошел к королю, который только что приехал от обедни, и еще раз упал к его ногам, после чего вместе с Кемличами и челядью направился прямо за город, где стоял со своим отрядом Акба-Улан.
При виде его старый татарин прижал руку ко лбу, губам и груди, но когда узнал, кто он такой и с чем явился к нему, сразу нахмурился, насупился и принял надменный вид.
- Коль скоро король прислал тебя проводником ко мне, - сказал он Кмицицу на ломаном русинском языке, - будешь мне дорогу показывать, хоть я и без тебя попаду, куда надобно, а ты человек молодой и неопытный.
"Это он загодя хочет место мне указать, - подумал Кмициц, - ну да ладно, покуда дело терпит, буду разводить учтивости".
- Акба-Улан, - сказал он вслух, - не проводником прислал меня к тебе король, а начальником. И вот что я тебе скажу: тебе же лучше будет, коль не станешь ты противиться королевской воле.
- Не король у татар владыка, а хан! - возразил татарин.
- Акба-Улан, - повторил с ударением пан Анджей, - хан подарил тебя королю, как подарил бы ему собаку иль сокола, так что ты не противься, а то, не ровен час, посадят тебя, как собаку, на цепь.
- Аллах! - в изумлении воскликнул татарин.
- Ну, не гневи же меня! - сказал Кмициц.
Но глаза татарина налились кровью. Некоторое время он слова не мог выговорить; жилы на затылке у него вздулись, рукой он схватился за кинжал.
- Заколю! Заколю! - крикнул он сдавленным голосам.
Но и пан Анджей, человек по натуре очень горячий, хоть и дал себе слово ладить с татарином, тоже потерял терпенье. Он вскочил как ужаленный, всей пятерней ухватил татарина за жидкую бороденку и, задрав ему голову так, точно хотел показать что-то на потолке, процедил сквозь зубы:
- Слушай, ты, козий сын! Ты бы хотел, чтоб над тобой не было начальника, ты бы хотел жечь, грабить и резать! Ты желаешь, чтобы я проводником был у тебя! Вот тебе проводник! Вот тебе проводник!
И стал бить его головой об стенку.
Когда он наконец отпустил его, татарин совсем уж очумел и за нож больше не хватался. Дав волю буйному своему нраву, Кмициц невольно открыл наилучший способ убеждения восточного человека, привыкшего к рабству. В разбитой голове татарина, при всей злобе, которая душила его, тотчас сверкнула мысль, что, наверно, этот рыцарь могучий властелин, коль так с ним обошелся, и он трижды повторил окровавленными губами: