Без Веры

Я дополз до дивана и, словно подкошенный, рухнул на него совершенно не в силах сделать еще хоть один шаг, произнести еще хоть одно слово. Поверить в то, что я наконец снова обрел свободу.

– …Сейчас, Кристиночка, разогрею покушать. Изголодались, небось? Измучились?

«Вот только надолго ли эта свобода? – устало прикрыл я слипающиеся глаза. – Теперь это зависит уже не от меня. С настоящего момента моей судьбой будет распоряжаться братва. А мне остается лишь положиться на тех, кому доверю свою дальнейшую жизнь, свою свободу, свою Кристину.

Или уже не мою? – задумался я. – На хрена мне эта отмороженная маньячка? Она свою роль сыграла, помогла мне проложить дорогу на волю. Так не пора ли, девочка, на покой?

Не пора ли и мне на покой? Нет, не на тот, вечный, что я готов уготовить Кристине, а всего часиков этак на…дцать. Ведь я не спал уже больше полутора суток».

Я прислушался, как гремит на кухне посудой Рита, спеша приготовить нам ужин. Посмотрел на Кристину, которая, перехватив мой взгляд, расплылась в счастливой улыбке – этакий ангел… с когтями. И, плюнув на все: пусть дальше будет, как будет, – свернулся калачиком на узком диване.

И сразу заснул.

Наконец-то опять сном вольного человека.

ЭПИЛОГ

– Слышь, ты! Нерусь!

Бавауди опустил на бетонный пол тяжелый мешок, набитый сырыми опилками, и только тогда обернулся на грубый окрик, гулко разнесшийся по пустому цеху.

– Я, что ли?

– Ты, ты. Сюда иди. Быстро!

В широких воротах, в которые мог бы легко заехать лесовоз, широко раздвинув короткие ножки и заложив за спину руки, в позе эсэсовца застыл низкорослый, но злой, как собака, Валера Башка, получивший свое погоняло за непропорционально крупную голову, посаженную на длинную тонкую шею. Дешевая сявка, пацан не пацан, а нечто вроде личного адъютанта при одном из авторитетов – Вове Кассире, смотрящем за тем бараком, в котором когда-то чалился Бавауди, пока его по беспределу не перевели в петушатник.

Ханоев окинул взглядом просторное помещение цеха, которое только что покинула вечерняя смена, подумал, что уборки здесь еще не менее чем на час, и нехотя поплелся к Башке, стараясь хотя бы этой неспешностью выразить остатки своей независимости. Полгода назад он просто послал бы эту наглую обезьяну Валеру подальше, но теперь, низведенный в статус обиженного, не смеет ослушаться даже этой дешевки. Никогда он не рискнет ответить не только зарвавшемуся блатному, но и самому зачуханному доходяге из мужиков. Петушиный барак ломает буквально за несколько дней и самые сильные личности, превращая их в помойные тряпки, о которые может вытереть ноги любой. Хотя сильные личности в обиженку не попадают.

– Давай шевели ляжками! – проявил нетерпение Башка и, сунув в рот сигарету, достал из кармана клифта самодельную зажигалку. – За мной двигай! – Он развернулся и пошагал в направлении столярной мастерской. Бавауди, недоумевая, зачем мог кому-то понадобиться, поспешил следом.

«Если Валера, значит Кассир, – пытался построить он в голове логическую цепочку и вычислить причину такого неожиданного интереса к нему, – а если Кассир, значит, блатные. И, наконец, если в пересменок эти падлы вызывают меня в столярку, значит, либо затевают правило, либо решили отодрать меня в задницу. Хотя второе, навряд ли. Для этих забав у них есть кто помоложе, посимпатичнее. Тогда все-таки остается правило? Вот только не вижу причины для этого. Уже больше трех месяцев, как я прочно опустился на дно. Про меня должны были забыть…»

В столярке, как Ханоев и предполагал, его дожидался развалившийся в старом кресле Кассир. И трое мордоворотов, безмозглых и низколобых, которые, кроме крепких мышц и полного пренебрежения к человеческой жизни, могли похвастаться еще разве что знанием букв и четырех арифметических действий. Все трое прибыли по большой воде в Ижму неделю назад с последним этапом и, сразу уйдя в «отрицалово», накрепко прилипли к блатным, нуждавшимся в пополнении штата быков.

«Никак эти стажеры явились сюда сдавать экзамен? – Бавауди зафиксировал затравленным взглядом то, как Валера Башка тщательно запирает за собой дверь в мастерскую, и ощутил неприятный холодок внутри. От страшной мысли даже перехватило дыхание. – На мне?!! Но почему?!!»

– Вон туда встань, – лениво разжал губы Кассир и кивнул на пустое, не заставленное станками пространство посреди мастерской. И не успел Бавауди сделать и шагу, как один из быков ухватил его за плечо медвежьей лапищей и сильно толкнул вперед. Удержаться на ногах после подобного не смог бы и чемпион по сумо. – Поднимись. И смотри сюда. Знаешь, чего на тебя время тратим?

«А того, что этого времени у вас прорва, – подумал Ханоев, поднимаясь с грязного бетонного пола и вытягиваясь перед Кассиром разве что не по стойке „смирно“. Хочешь не хочешь, но сейчас он был не в той ситуации, когда можно демонстрировать норов. – Некуда вам девать это время. Вот, мудаки, и ищете развлечений».

– Не знаю, – покорно ответил Бавауди.

– Пригласили тебя, – издеваясь, процедил Вова, – чтобы привет передать. От Разина. От Костоправа.

Вот при этих словах Ханоев почувствовал себя действительно плохо. Что такое какой-то холодок страха в груди по сравнению с тем, что сейчас чечен ощутил, что от ужаса готов грохнуться в обморок!

Что?!! От Разина?!! От того доходяги, которому он еще в январе подрезал ахиллы в гараже у Анатолия Андреевича? Но откуда об этом стало известно на зоне? Никто ведь не знал, кроме кума и Чечева, а через них утечки произойти не могло. К тому же уже три недели, как эти двое разбились на вертолете. А Костоправ наверняка подох еще раньше. И Бавауди был уверен в том, что история с операцией в гараже давно забыта и быльем поросла. А оказалось вон как…

– Что скажешь? – улыбнулся Кассир. Что можно было на это сказать?

– Он жив? – не спросил даже, а жалко пискнул Ханоев.

– Как сейчас, я не знаю. Но в феврале был еще жив. Писал нам, просил отблагодарить тебя, что его искалечил.

«Вот она и причина того, что я ни с того ни с сего вдруг стал крайним в одной из интрижек и оказался в обиженке, – наконец понял истинную причину того, что произошло еще в начале весны, Бавауди. – А теперь продолжение. Что со мной сделают? Замочат? Навряд ли. Подрежут сухожилия на ногах, как я когда-то сделал этому Разину? Тоже нет. Подвергать меня тому же увечью, что когда-то придумал кум, все равно что совершать плагиат. Блатным в великую падлу занимать идеи у мусоров. Уж на изобретение изощреннейших наказаний у них достает и своей фантазии».

– Так что скажешь? – еще раз спросил Кассир. – Как за это ответишь?

– Я уже за это ответил, – беспомощно пробормотал Ханоев, отдавая себе отчет в том, что что бы он ни сказал, все равно это не более, чем пустые слова. Судьба его предрешена, наказание определено и утверждено смотрящим за зоной. – Ты знаешь, что со мной произошло в феврале. Этого что, недостаточно?

– Нет, – покачал головой Кассир. – Недостаточно. Пидер ты или не пидер, не имеет значения, если вдруг опять возьмешь и подпишешься на такую херню. Искалечишь еще кого-нибудь.

– Все, с этим завязано. – Бавауди понимал, что эти слова уносятся сейчас в пустоту, что никто его заверения не будет и слушать. Но все равно говорил, не зная, зачем это делает. – Я больше никому не буду делать операции.

– Конечно, не будешь. Ты просто не сможешь. – Кассир, устраиваясь поудобнее, поерзал в кресле, закинул ногу на ногу и кивнул быкам: – Времени мало, скоро смена придет. Начинайте. Покажите этому… чушке, что для него приготовили.

В следующий миг мощная лапа обхватила Ханаева сзади и настолько жестко сдавила голову, что у чеченца потемнело в глазах. «Эти дураки от усердия сейчас просто свернут мне шею, – промелькнула мысль в сразу же затуманившемся мозгу. – Может, оно и к лучшему».

А его уже волокли, будто овцу на заклание, мимо токарного станка… мимо электрорубанка… мимо верстака… к циркулярной пиле. Вот тогда-то Бавауди наконец понял, что ему уготовано. И пронзительно взвыл! И почувствовал, как спереди намокли штаны! Как самопроизвольно опорожнились внутренности.