Без Веры

Б. К Седов

Без Веры

Тем, кто недавно вернулся с войны, она снится. Кому – почти каждую ночь, кому – лишь иногда. Кому – только первые месяцы, кому – всю оставшуюся жизнь. Обязательно! Не отпускает от себя. Засасывает, словно трясина, куда только ступи шаг – сгинешь. Обволакивает, будто туман, в который лишь сунься – заплутаешь. Очень непросто вытравить ее из себя. Из своих воспоминаний. Из своих снов. И бывшие солдаты поднимаются по ночам в атаку, прут вперед с автоматами наперевес и перекошенными от страха и исступления рожами. Давят на спусковой крючок и не слышат выстрелов. Падают за укрытие, но тут же оно рассеивается, как дым. И приходится снова бежать. Снова стрелять. Опять убивать… Но чаще убивают в этих снах их самих.

Тем, кто недавно вернулся с зоны, она тоже снится. Кому – постоянно, кому – лишь иногда…

Меня уже на протяжении месяца преследовал один и тот же сон. Притом донимать меня он начал именно тогда, когда все было позади, – караульные вышки, бараки, побег, переход через парму, полная неизвестность того, что ждет впереди. К этому времени я обрел новую внешность, чистую ксиву. Я стал другим человеком. О том, кто я такой на самом деле, знали лишь несколько человек, и любому из них я мог доверять, как самому себе. Казалось бы, все мои прошлые геморрои надежно помещены в архив, покрываются там пылью и плесенью, и никто их больше не потревожит. Все позади…

Ан нет!

И для начала, наверное, чтобы жизнь не казалась мне медом, пришли эти сны. Вроде бы о кичи. А вроде и нет. Точнее будет сформулировать так: сны о неволе. Там не было ни запретны, освещенной лучами прожекторов, ни вертухаев, наглых и беспринципных, ни озлобленной, готовой взорваться, поднеси только спичку, братвы. Ни кума, ни Чечева, ни Блондина. Ни единой живой души вообще.

Было тесное и холодное помещение, в котором я уже миллион лет отрешенно сидел на тонкой бугристой подстилке. Скованный по рукам. Скованный по ногам. Ко всему прочему, прикрепленный к толстой цепи.

Вот такой кошмар снился мне чуть ли не каждую ночь. И даже по утрам он не выветривался из головы, обретя облик навязчивой мысли, которая, словно заноза в мозгу, изводила меня, заставляя еще и еще раз пытаться найти ответ на вопрос: «И куда это нечистая заносит меня по ночам? В какую дыру? На какую-такую цепь?»

В этой дыре не было видно ни зги, но я откуда-то знал, что вокруг меня надежные стены, в которых не проковырять и маленькой щелочки, под которые не сделать подкоп.

В этой дыре не было видно ни зги, но было достаточно просто ощущать на себе крепкие кандалы и тяжесть цепи, один конец которой был закреплен у меня на руках, другой же – и это я снова откуда-то знал – был намертво прикован к мощной чугунной болванке.

В этой дыре не было видно ни зги, но не надо было быть зрячим, чтобы понять, что отсюда не вырваться.

Этот сон был воплощением безысходности.

И этот сон впоследствии оказался пророческим.

Если б я знал… Но я никогда не верил в вещие сны. И думать не мог, что жизнь вдруг опять даст резкий крен и кувырком полетит под откос.

Ведь я вообще не привык думать о чем-либо наперед.

ПРОЛОГ

– Здра-а-авствуй, красавица!

Робко, бочком-бочком, она просочилась в кабинет Главного и замерла на пороге, подумав о том, что последние месяцы ей почти каждую смену приходится бывать в этих просторных, отделанных по евростандарту чертогах. И при этом ее всякий раз встречают одной и той же уже набившей оскомину фразой: «Здра-а-авствуй, красавица». Далее следует: «Проходите, Стрелкова. Присаживайтесь». Этаким мягоньким и пушистым, елейным голоском, в котором сквозит скрытая угроза. И едкая змеиная улыбочка.

– Проходите, Стрелкова. Присаживайтесь.

Да, точно. Пока все по сценарию. Прелюдии ее встреч с Главным разнообразием не отличаются. Разнообразие будет потом.

А пока девушка, испытывая легкий мандраж, пересекла кабинет и скромно приткнулась на уголке мягкого стульчика, установленного возле стола для совещаний. Это место она занимала всегда. Точнее, последние два месяца, за которые ей довелось побывать у Главного уже больше десятка раз – с тех пор, как ее уличили в том, что она несколько раз вступала в интимную связь с находящимися на излечении зеками.

И, кроме того, – что в тысячу раз хуже – иногда смела таскать для них барбитураты и наркотики.

– Не поленись, пожалуйста, девочка, ознакомься. – Два месяца назад Главный начал их первую встречу с того, что швырнул на стол перед ней несколько листов бумаги. – Здесь показания сотрудников охраны и кое-кого из медперсонала о том, чем ты занимаешься с заключенными помимо своих обязанностей медсестры. Кстати, есть более десятка свидетелей. И этого хватит с избытком, чтобы тебя, потаскуху, уже сегодня, прямо сейчас, выпнуть хорошим ударом под зад из этого заведения. С отметкой в трудовой книжке о полном служебном несоответствии. И сомневаюсь, что тебе после этого будет просто найти другую работу. Какова перспективка?

Она молчала. А что говорить в такой ситуации?

– Так какова перспективка? Не слышу?! – повысил голос начальник. – Слышь, кошка блудливая?!

– Увольняйте, – обреченно пробормотала она.

– «Увольняйте», – кривляясь, передразнил ее Главный. – Сейчас это было бы проще простого. Вот только у нас все гораздо сложнее. – Пыхтя, он поднялся из кресла, небрежно сгреб рассыпанные по столу для совещаний листы с показаниями. – Это цветочки. Переходим, красавица, к ягодкам.

И на стол лег еще один лист бумаги.

– Постановление о возбуждении против тебя уголовного дела, – ликующим тоном пропел из-за спины девушки Главный. А она совсем не к месту подумала, что начальник надушен дорогой туалетной водой. – Хищение и распространение наркотических средств. Причем с использованием служебного положения. Статьи 228-я, пункт 3-й и 229-я, пункт 2-й Уголовного кодекса. От шести до десяти лет лишения свободы. И никаких там тебе «условно» или «с отсрочкой». – Главный чуть помолчал, картинно вздохнул: – А ведь уже в изоляторе тебя, такую красивую, сделают ковырялкой. Знаешь, что это такое? – И, не дожидаясь ответа, забрал со стола постановление, присоединил его к показаниям о развратном поведении его подчиненной и все бумаги аккуратно сложил в картонную канцелярскую папку. – Ну, чего застыла, как изваяние? Отправляйся работать. На сегодня у меня к тебе все, – добродушно, разве что не отеческим тоном произнес Главный, вернулся на свое рабочее место и, чуть повозившись с замком, открыл небольшой несгораемый шкаф. Картонная папка отправилась в его неглубокое чрево. – Ты что там, заснула? Не слышу, Стрелкова?

– Меня теперь будут судить? – не сказала, скорее, проблеяла она, тяжело поднимаясь из-за стола. Коленки позорно дрожали. Руки тряслись. В голове царил полнейший сумбур. И лишь одна мысль выделялась из всех остальных своей беспощадной определенностью: «Все, допрыгалась, дура! И черт тебя дернул когда-то оформиться на работу в это гадючье гнездо! Чего добивалась? К чему стремилась? До чего доигралась?» – Меня посадят?

– Не мне решать, – коротко бросил ей Главный. – Там будет видно. Все материалы на тебя я придержу у себя. Дальше они никуда не пойдут – пока. А ты отправляйся работать. И не вздумай пуститься в бега. Нужна будешь, вызову. Все, – отрезал он и уткнулся в какие-то документы…

Она оказалась нужна уже в свою следующую смену. В отличие от первой встречи на этот раз Главный мучил ее вопросами часа полтора.

«Сколько раз вступала в интимные связи с заключенными?» – «Только два раза». – «Врешь, овца шелудивая! Мне известно как минимум о четырех таких случаях». – «Но ведь это неправда! Это поклеп!»

«Какие лекарства передавала своим пациентам?» – «Один раз – оксибутират натрия, еще пару раз реланиум». – «А еще омнопом и промедол.[1] Чего ты пытаешься врать, идиотка? Ведь нам все известно. Ведь за подобными препаратами ведется строжайший учет».

1

Оксибутират натрия – барбитурат; реланиум – сильный транквилизатор; омнопом и промедол – морфины. Схема хищения из больничной аптеки наркосодержащих лекарственных средств, описанная в романе, на самом деле не жизнеспособна. Действуя так, как Стрелкова, в нагляк, спалиться легко уже на первом заходе. И ни один лепила, если он не дебил, так воровать морфины и не подумает. Обычно в больницах действуют но следующей схеме: например, медсестра получает в аптеке две ампулы омнопома. Одну она по-честному вводит больному, вторую заменяет инъекцией анальгина с димедролом, которая дает похожий обезболивающий эффект. Но заныканная ампула нужна в пустом виде, так как ее надо сдать для отчетности в аптеку. Поэтому омнопом из нее выбирается в шприц, в котором и выносится за пределы больницы.