Страница 81 из 253
Она дала ему длинное, тонкое перо с необычайно острым кончиком.
— Я хочу, чтобы вы написали следующую фразу: «я никогда не должен лгать», — ласково произнесла Кхембридж.
— Сколько раз? — спросил Гарри с почти правдоподобной любезностью.
— О, столько, сколько потребуется, чтобы эта прописная истина дошла до вас, — промурлыкала она. — Начинайте.
Профессор Кхембридж отошла к своему столу, села и склонилась над стопкой, по всей видимости, сочинений, которые ей нужно было проверить. Гарри поднял перо и понял, чего ему недостаёт.
— Вы мне не дали чернил, — сказал он.
— О, чернила не понадобятся, — чуть насмешливо ответила профессор Кхембридж.
Острым кончиком чёрного пера Гарри прикоснулся к бумаге и начал писать: я никогда не должен лгать.
И ахнул от боли. Фраза, написанная, казалось, блестящими красными чернилами, проступила на пергаменте. Та же фраза проступила на тыльной стороне ладони Гарри, будто вырезанная скальпелем — однако, пока он в изумлении смотрел на свежий порез, кожа затянулась, оставшись совершенно гладкой, хотя и чуть покрасневшей.
Гарри обернулся к Кхембридж. Та в упор смотрела на него, распялив в улыбке жабий рот.
— Да?
— Ничего, — тихо сказал Гарри.
Он перевёл взгляд на пергамент, снова поднёс перо к бумаге, снова вывел: «я никогда не должен лгать» и снова ощутил сильнейшую боль, когда невидимый скальпель снова вырезал на его руке эти слова, которые, как и в прошлый раз, через несколько секунд исчезли.
Так оно и продолжалось: Гарри опять и опять писал «я никогда не должен лгать» — не чернилами, как он очень скоро догадался, а своей собственной кровью, — а невидимый скальпель неустанно вырезал эту сентенцию на его руке, потом кожа затягивалась, но, стоило опустить перо на пергамент, как слова появлялись вновь.
За окном кабинета сгустились сумерки. Гарри не спрашивал, когда его отпустят. И не смотрел на часы, понимая, что Кхембридж только и ждёт от него проявлений слабости. Но он не собирается доставлять ей такое удовольствие — пусть даже придётся просидеть здесь всю ночь, занимаясь резьбой по собственной руке... Когда прошла, как ему показалось, вечность, Кхембридж велела:
— Подойдите ко мне.
Гарри встал. Рука жутко саднила. Он взглянул на неё: рана затянулась, но кожа оставалась воспалённой, красной.
— Руку, — приказала Кхембридж.
Гарри протянул руку. Она взяла её и принялась трогать больное место жирными пальцами-обрубками, сплошь унизанными старинными уродливыми кольцами. Гарри с трудом подавил дрожь отвращения.
— Ц-ц-ц, кажется, урок пока не слишком запечатлелся, — улыбнулась Кхембридж. — Что же, у нас ещё будет время на повторение, не так ли? Завтра вечером, в то же время. А сейчас можете идти.
Гарри ушёл, не сказав ни слова. В школе царили пустота и безмолвие; очевидно, было уже за полночь. Он медленно побрёл по коридору, а затем, завернув за угол и будучи уверен, что она больше не слышит его шагов, припустил бегом.
***
У Гарри не было времени поупражняться в исчезальном заклятии, он не внёс в дневник ни единого сновидения, не дорисовал лечурку и не написал сочинений. Утром ему пришлось пропустить завтрак — надо было спешно накатать хотя бы парочку снов, поскольку прорицание в тот день стояло первым уроком. Он вошёл в гостиную и крайне удивился, обнаружив за тем же занятием всклокоченного Рона. Тот, в надежде на озарение, ошалело водил глазами по сторонам.
— Что ж ты этого вчера не сделал? — спросил Гарри. Рон, которого Гарри, вернувшись ночью в спальню, застал крепко спящим, неопределённо пробормотал, что у него «были другие дела», а потом низко склонился над пергаментом и нацарапал ещё несколько слов.
— Ну и хватит с неё, — он захлопнул дневник. — Я написал, что покупал во сне новые ботинки. Надеюсь, в этом она не сможет углядеть ничего трагического.
Вдвоём, они торопливо направились в Северную башню.
— Кстати, как прошёл вечер с Кхембридж? Что она тебя заставила делать?
Гарри, мгновение поколебавшись, ответил:
— Писать.
— Ну, это не смертельно, — сказал Рон.
— Угу, — отозвался Гарри.
— Слушай! Я и забыл... Она отпустила тебя на пятницу?
— Нет, — мотнул головой Гарри.
Рон сочувственно застонал.
Для Гарри начался ещё один отвратительный день. Поскольку он не успел отработать исчезального заклятия, то на превращениях оказался хуже всех, а чтобы закончить рисунок лечурки, пришлось пропустить и обед. Между тем, профессора Макгонаголл, Грубль-Планк и Зловестра задали новые домашние задания, выполнить которые — из-за наказания — не было никакой надежды. В довершение ко всему, за ужином на него опять напала Ангелина Джонсон. Узнав, что он не сможет присутствовать на отборочных испытаниях, она сказала, что не в восторге от его отношения к делу и что игроки, которые рассчитывают остаться в команде, должны ставить тренировки превыше прочих занятий.
— Я что, виноват, что меня наказали? — заорал Гарри ей вслед. — Думаешь, мне больше нравится сидеть с этой старой жабой?
— Зато тебе приходится всего-навсего писать, — утешила Гермиона, когда Гарри без сил опустился на место и, уже без аппетита, посмотрел на стейк и пирог с почками, — не такое уж страшное наказание...
Гарри открыл было рот, потом закрыл его и кивнул. Он не мог точно сказать, почему не хочет рассказать друзьям о том, что на самом деле произошло в кабинете Кхембридж, но точно знал, что не желает видеть ужас на их лицах: от сострадания ему станет только хуже и будет труднее встретить новое испытание. Кроме того, он чувствовал, что это их с Кхембридж личное дело, некое тайное состязание, и знал, что та будет рада, если узнает, что он кому-то пожаловался.
— Просто не могу поверить, сколько нам всего назадавали, — несчастным голосом сказал Рон.
— Что ж ты не ничего делал вчера вечером? — спросила Гермиона. — И вообще, где ты вчера был?
— Я... Да так... Погулять захотелось, — уклончиво ответил Рон.
И Гарри отчётливо понял, что он здесь не единственный, у кого есть секреты.
***
Второй вечер у Кхембридж был ничуть не лучше первого. Кожа на руке Гарри стала гораздо более чувствительной и очень скоро сильно покраснела и воспалилась. Гарри подумал, что едва ли кожа способна длительное время заживать с такой же быстротой, как вначале. Наверное, вскоре порез перестанет исчезать, и тогда, надо надеяться, Кхембридж будет удовлетворена. Гарри не позволял себе вскрикивать от боли и за всё время пребывания в кабинете не произнёс ни слова, за исключением «добрый вечер» и «доброй ночи». Как и вчера, уйти ему позволили уже после полуночи.