Страница 7 из 11
Он пронесся мимо, и я сделала несколько шагов вперед, как вдруг мое внимание привлек какой-то скользящий звук, затем гулкий удар о землю и восклицание: «Вот дьявол! И что теперь?» Я обернулась. Лошадь и человек лежали на земле. Они поскользнулись на ледяной корке, покрывающей дорогу. Я подошла к всаднику, который пытался выбраться из-под своего скакуна. Мужчина так отчаянно дергался, что я решила: вряд ли он сильно пострадал.
— Вы не ушиблись, сэр? — спросила я.
Кажется, он выругался, но я не уверена. В любом случае он что-то бормотал, и ответа на свой вопрос я не разобрала.
— Могу я помочь вам? — снова спросила я.
— Просто отойдите подальше, — ответил он, поднимаясь сначала на колени, потом на ноги.
Что я и сделала, после чего человек начал поднимать лошадь. Процесс сопровождался фырканьем, топотом, бряцаньем сбруи и собачьим лаем (из-за источника последнего я опасливо держалась в сторонке). Но я все равно не ушла бы до тех пор, пока не убедилась бы, что лошадь стоит на ногах. Наконец собака была успокоена окриком: «Сидеть, Лоцман!»
После этого путник наклонился и ощупал ногу и ступню, как будто проверяя, целы ли они. Как видно, что-то там было не в порядке, потому что он прислонился спиной к ограде, в том самом месте, откуда только что встала я, и сел.
— Сэр, если вы ушиблись, я могу сходить за помощью в Тернфилд-Холл или Хей.
— Не нужно. Кости целы. Обычный вывих. — И снова он попытался ощупать ногу, но тут же непроизвольно охнул.
В воздухе еще сохранялись остатки солнечного света, да и луна становилась ярче, поэтому я смогла его хорошо рассмотреть. На нем был плащ для верховой езды с меховым воротником и металлическими застежками.
Я отметила про себя его средний рост и довольно широкую грудь. Темные волосы, строгие черты лица. Глаза и упрямо сведенные густые брови в эту минуту казались полными гнева. Он уже вышел из поры юности, но еще не достиг среднего возраста — ему могло быть около тридцати пяти лет.
Страха я не чувствовала, лишь некоторую застенчивость. Будь он юным красавцем, романтическим героем, я бы не осмелилась задавать ему вопросы и предлагать свои услуги, ведь меня об этом никто не просил. Правда, я не помню, чтобы когда-нибудь в своей жизни видела юных красавцев, и уж точно никогда с таковыми не разговаривала. Если бы этот незнакомец улыбнулся или приветливо ответил на мое обращение, если бы он отказался от моего предложения помочь с благодарностью, я бы пошла своей дорогой без дальнейших расспросов. Но его сведенные брови заставили меня заговорить снова.
— Сэр, я не могу оставить вас здесь одного в столь поздний час, не убедившись, что вы в состоянии снова сесть в седло.
После этих слов он повернулся ко мне. До этого он почти не смотрел в мою сторону, но сейчас его темные глаза встретились с моими, и от этого внимательного взгляда вся моя храбрость в один миг испарилась.
— Вам и самой в такое время пора бы быть дома, — сказал он, — если вы живете поблизости. Откуда вы?
— Поднимаюсь с долины. Мне не страшно ходить поздно, когда светит луна, и я с удовольствием сбегаю за помощью в Хей, если хотите. Я все равно туда шла. Мне нужно отправить письмо.
— Вы живете в долине… Хотите сказать, в том доме с зубчатыми стенами? — Он указал на залитый белесым лунным светом Тернфилд-Холл.
— Да, сэр.
— Чей это дом?
— Мистера Рочестера.
— Вы знакомы с мистером Рочестером?
— Нет. Я его ни разу не видела.
— Так он там не живет?
— Нет.
— А где же он сейчас находится?
— Не знаю, сэр.
— Вы, разумеется, не из слуг. Вы…
Тут он замолчал, окидывая взглядом мой наряд, как всегда простой: черный мериносовый плащ и черная шляпка из бобрового пуха, которые не надела бы не то что знатная дама, но даже ее горничная. Я почувствовала, как моя кожа будто загорается огнем под одеждой, там, где скользит его взгляд.
Похоже, он не мог решить, кто перед ним находится, поэтому я помогла ему:
— Я гувернантка.
— Ах, гувернантка! — повторил он. — Черт побери, а я и забыл! Гувернантка! — И снова, когда мой наряд подвергся осмотру, я почувствовала глубинный, непостижимый позыв плоти.
Он встал. Лицо незнакомца исказилось от боли, когда он попробовал двинуться.
— Я не могу посылать вас за помощью, — сказал он, — но не могли бы вы сами мне немного помочь?
— Конечно, сэр.
— У вас, случайно, нет с собой зонтика, чтобы я мог опереться на него, как на трость?
— Нет.
— Попробуйте взять за уздечку мою лошадь и подвести ее ко мне. Вы же не боитесь?
Сама бы я не решилась прикоснуться к лошади, но, когда меня попросили сделать это, пришлось подчиниться. Я положила свою муфту на ограду, приблизилась к рослому жеребцу и попыталась взяться за уздечку, но животное проявило норов и не захотело подпускать меня к своей голове. Как я ни пыталась, поймать ремни не удавалось, потому что я до смерти боялась его цокающих передних ног. Путник какое-то время наблюдал за мной, потом рассмеялся.
— Я вижу, — воскликнул он, — гора не придет к Магомету, так что единственное, что вы можете сделать, это помочь Магомету подойти к горе. Вас не затруднит?
Я подошла.
— Прошу прощения, — продолжил он, — необходимость вынуждает меня воспользоваться вашей помощью.
Он положил тяжелую руку мне на плечо и, опираясь, поковылял к лошади. Как только уздечка оказалась у него в руке, лошадь присмирела и он запрыгнул в седло с гримасой боли на лице. Когда я перестала чувствовать его вес, меня охватило странное ощущение: я как будто сама сделалась намного легче.
— А теперь, — сказал он, разжав зубы и отпустив прикушенную губу, — подайте мне мой хлыст. Он лежит под кустами.
Я нашла то, что он просил, и вручила ему. Он провел тонким кожаным ремнем хлыста по руке, затянутой в перчатку, и снова посмотрел на меня.
— Благодарю вас. А теперь поспешите с вашим письмом в Хей и возвращайтесь как можно скорее.
От прикосновения шпор его лошадь сначала вздрогнула и попятилась, но потом рванула по дороге. Собака бросилась за ними, и все трое быстро скрылись из виду. Я же глядела им вслед, чувствуя, как сердце бешено колотится у меня в груди.
Подхватив муфту, я сунула в нее руки и продолжила путь. Необычное происшествие случилось и осталось в прошлом, однако оно добавило вкуса моей пресной жизни. Лицо этого незнакомца было подобно новой картине, вывешенной в галерее моей памяти, и она отличалась от остальных висящих там картин. Во-первых, потому, что она была мужского рода, и во-вторых, потому, что была она такой сильной и такой сдержанной. Лицо это все еще стояло у меня перед глазами, когда я вошла в деревню и бросила письмо в почтовый ящик. Видела я его и когда спускалась с холма, спеша домой.
Возвращаться в Тернфилд я не любила, а в этот вечер мне этого особенно не хотелось. Переступить его порог означало вернуться к опостылевшей обыденности. Пройти по безмолвному холлу, подняться по темной лестнице, укрыться в моей пустой маленькой комнате, а потом встретиться с вечно спокойной миссис Фэрфакс и провести долгий зимний вечер с ней, и только с ней — означало погасить возбуждение, рожденное прогулкой.
Я задержалась у ворот и помедлила на лужайке перед домом. При виде парка, залитого лунным серебром, сердце мое наполнилось беспокойным огнем. Воображение унесло меня обратно на дорогу, ведущую в Хей, и я знала, что противиться бесполезно. Темная сторона моей фантазии поместила странного всадника на те картины, которые я созерцала на третьем этаже при свечном свете.
Более того, нагой бог на гобелене (в действительности это было единственное изображение обнаженного мужчины, которое я имела возможность внимательно рассмотреть) приобрел лик встреченного мною человека, отчего я, давно уже видевшая в морской деве себя, оказалась еще глубже втянутой в собственные пока еще бесформенные фантазии, причем — я была уверена в этом — им суждено оставаться бесформенными, поскольку незнакомец ускакал в ночь.