Проводник смерти

Они забросили сумку с оружием в багажник и с удобством разместились в просторном салоне джипа. В машине было тепло — видимо, ее пригнали сюда совсем недавно, — и приятно пахло натуральной кожей сидений и хорошим табаком — не дымом, а почему-то именно табаком, словно сиденья были набиты не губчатым поролоном, а отборными табачными листьями.

— Оба-на, — жизнерадостно сказал Кабан, плюхаясь на переднее сиденье и немедленно закуривая, — вот это жизнь! Вот это, мать ее, жизнь! Заводи, Белый, поехали отсюда на хрен.

Ключ зажигания торчал в замке. Белый запустил руку под руль и повернул ключ. Мотор завелся почти беззвучно.

— Вот это жизнь! — повторил Кабан, и джип мягко тронулся с места.

Когда машина с бандитами отъехала метров на пятьдесят, куривший под прикрытием коммерческого киоска прекрасно одетый мужчина с ослепительной внешностью героя-любовника и чуть тронутыми сединой висками уронил сигарету себе под ноги и вынул из кармана небольшую пластмассовую коробочку с торчащим из нее черным стерженьком антенны. Больше всего коробочка напоминала трубку мобильного телефона, но на ней имелась всего одна кнопка, расположенная не на передней панели, а на торцевой стороне коробки рядом с антенной. Эта кнопка была красного цвета и сильно выступала из корпуса пульта дистанционного управления.

Обладатель красной кнопки выглянул из-за киоска, отыскал глазами удаляющийся джип, коротко кивнул вслед ему головой, словно прощаясь, и большим пальцем утопил красную кнопку на пульте.

Там, где только что был джип сверкнул огонь, вспухло клубящееся черно-оранжевое облако, над которым кружились, разлетаясь в стороны, какие-то рваные железные ошметки, и Кабан вместе со своей бригадой в мгновение ока перенесся на небеса в полном соответствии с теорией, которую совсем недавно развивал перед Белым.

Глава 18

Илларион Забродов отжимался от пола, пытаясь убедить себя, что не слышит настойчивого стука в дверь.

У соседа с третьего этажа начался очередной запой, случавшийся с ним с завидной регулярностью раз в два месяца. Это событие обычно длилось примерно неделю плюс-минус два дня и сопровождалось массой более или менее безобидных чудачеств, на время объединявших население подъезда в один сплоченный коллектив, настроение которого колебалось от решимости дать достойный отпор пьянице и дебоширу до сдавленного хохота, вызванного каким-нибудь особенно удачным цирковым номером упомянутого пьяницы.

На этот раз запойным соседом овладела навязчивая идея поближе сойтись с Илларионом и, как он выражался, «охватить его культурно-массовой работой». В переводе на русский язык эта туманная фраза означала регулярные и настойчивые попытки споить Забродова, и не просто споить, а вызвать на соцсоревнование — кто кого перепьет. Илларион сопротивлялся этому натиску уже четвертый день с несгибаемым упорством.

В последние две недели его сильно тянуло к народным песням и эксцентрическим трюкам, и именно по этой причине он вел простую жизнь аскета. Он возобновил свои утренние пробежки и даже увеличил их продолжительность, свел количество выкуриваемых сигарет до полутора-двух штук в сутки и всякий раз, когда в голову начинали лезть посторонние мысли, падал на пол и отжимался до полного изнеможения, которое наступало, увы не сразу.

Илларион отжимался на кулаках и делал вид, что не слышит настойчивого стука, доносившегося из прихожей. Сегодня запойный сосед превзошел самого себя — судя по часам, мирно тикавшим на книжной полке, он барабанил в дверь уже шестую минуту подряд, в то время как раньше его хватало на две, от силы три минуты непрерывного стука.

Илларион позволил себе слегка расслабиться и подумать о том, что произошло. Почему он, уже немолодой и, казалось бы, начисто лишенный детских комплексов человек, всегда умевший очаровать любую женщину, вдруг сделался робким и косноязычным именно тогда, когда все зависело от того, что и как он скажет? Причем речь шла не об интрижке, не о мелком происшествии, которое пройдет и забудется через год — речь шла о Татьяне.

Отжимаясь на сжатой в кулак левой руке, Илларион поймал себя на том, что все-таки думает о Татьяне и, сев на пол, беспомощно развел руками: на чем, спрашивается, ему поотжиматься еще, чтобы перестать думать?

В дверь продолжали стучать.

— Семь минут, — вслух сказал Илларион, бросив взгляд на часы. — Совсем офонарел, бродяга!

— Открывай, Забродов! — донеслось из-за двери. — Я же знаю, что ты там!

Илларион встал и вышел в прихожую.

— А откуда ты знаешь, что я тут? — с интересом спросил он через дверь.

— Ты что, черт возьми, пьян? У тебя же свет во всех окнах!

— Да, — уважительно сказал Илларион, открывая дверь. — МУР — это серьезно! От МУРа не спрячешься, МУР из-под земли достанет и из-под воды выудит…

— Ну, понес, — проворчал полковник Сорокин, входя в прихожую. — Ты почему не открываешь?

— А у меня депрессия, — искренне ответил Илларион, замаскировав свою искренность шутливой интонацией. — И вообще, мой дом — моя крепость, хочу открою, хочу — закрою…

Его шутливый тон, похоже, не обманул Сорокина.

Полковник бросил на него быстрый взгляд из-под озабоченно нахмуренных бровей и решительно принялся раздеваться.

— Хмуриться не надо, лада, — сказал Илларион, принимая у полковника пальто.

— Какая я тебе лада? — огрызнулся Сорокин, причесывая перед зеркалом редеющие волосы. — Твоя лада в больнице сидит, врачи ее никак из палаты выманить не могут. Это ты ей скажи, что хмуриться не надо, а я уж как-нибудь сам разберусь, хмуриться мне или плясать.

Он резко дунул на расческу, придирчиво осмотрел ее и спрятал в нагрудный карман пиджака.

Илларион проводил его в комнату, на ходу натягивая рубашку, и усадил в кресло, предварительно сняв с него стопку книг.

— Бумаги-то, бумаги, — проворчал Сорокин, усаживаясь. — Как на школьном дворе в день сбора макулатуры.

— Но-но, — сказал Илларион, — ты полегче! Нашел макулатуру!

— А что? — Сорокин пожал плечами. — Если твою библиотеку переработать, знаешь, сколько рулонов туалетной бумаги получится?

— Мрачно шутишь, полковник, — сказал Илларион, усаживаясь напротив. Юмор из отхожего места тебе не идет, особенно когда ты в штатском. Что у тебя стряслось?

— Что стряслось… Слушай, а выпить у тебя нет? — с внезапной надеждой спросил Сорокин.

— Нету, — Илларион развел руками. — Я силу воли воспитываю. Насчет выпить — это к Лехе, на третий этаж.

— Это который в одних трусах на лестнице спит? — уточнил полковник.

— Он самый.

— Бесполезно. Я его пробовал разбудить, отморозит же себе все, что можно… Нет, не просыпается.

— Так он что, так и лежит там? — встревожился Илларион. — Слушай, он же на самом деле замерзнет!

— Не замерзнет, — Сорокин махнул рукой. — Его какая-то тетка за ногу в квартиру затащила.

— Жена, — пояснил Илларион. — Есть женщины в русских селеньях… Так что стряслось? Или это служебная тайна? Клянусь, я больше не буду путаться под ногами.

Сорокин тяжело вздохнул, никак не отреагировав на шпильку. Это уже был тревожный симптом, и Илларион отправился на кухню ставить чайник.

— Ты знаешь, — через некоторое время крикнул из комнаты Сорокин, — нам пришлось отпустить Вареного.

Илларион молча, колдовал над заварочным чайником.

— Ты меня слышал? — спросил Сорокин, заглядывая на кухню.

— Этого следовало ожидать, — пожав плечами, ответил Илларион и принялся разливать чай. — Против него у вас ничего нет, правда? Кареева убил Вагин — с целью ограбления, разумеется. Вагина застрелил капитан Нагаев, а Нагаева расстреляли и сожгли те типы, которые потом взлетели на воздух вместе со своим джипом…

— Все это невозможно доказать, — сказал Сорокин, без приглашения подсаживаясь к кухонному столу и обхватывая чашку с чаем ладонями, словно они у него замерзли.

— Все это очевидно, — возразил Илларион. — Вареный устранил всех, кто хоть что-нибудь знал об этом деле. Забудь о нем, Сорокин. Ну, что это за дело? Уголовник, лезущий в политику и по дороге шлепающий слишком любопытного писаку — тоже мне, сенсация. Этим у нас никого не удивишь, и ничего, кроме неприятностей, лично ты с этого дела иметь не будешь. Причем, судя по твоему виду, неприятности уже начались.